По временам у меня душа уходила в пятки. Вместе с ужасом накатывал стыд. На какую-то минуту мне даже почудилось, что я виноват в распространении ящура по весям Великобритании. Но если пятки мои участвовали в этом косвенно, то сердце — непосредственно: пока я ходил с места на места, спрашивал и выслушивал ответы, я все отчетливее чувствовал, что британское сельское хозяйство умирает; что новая эпидемия всего лишь неожиданно ускорила это несомненное умирание.
За несколько недель было уничтожено сто тысяч голов скота. Потери составили 300 млн. фунтов. Экспорт скота был запрещен. Пешеходные тропинки в сельской местности стали чуть ли не запретной зоной. В супермаркетах пропало аргентинское мясо... Но худшее — еще впереди. Одно несомненно: британское сельское хозяйство само себя прикончило в погоне за изобилием.
Недавно я оказался в супермаркете Сейнсбери на Кромвел-роуд — в сопровождении трех руководящих работников этой сети магазинов. Они на все лады показывали мне свои угодья, то и дело приходя в экстаз от выставленных продуктов и товаров. «Покупатель не любит скучать, — говорила мне технический советник фирмы Элисон Остин. — Необходимо завладеть его воображением!» Мы как раз находились перед стендом с сэндвичами и горячей готовой пищей. Элисон картинно провела рукой вдоль ряда разноцветных сэндвичей. «Эти называются побалуйте-себя; начинка тут свежая и полезная; а вот эти — для гурманов, называются иной-вкус. Мы поставили себе правилом всюду, где это возможно, использовать только отечественные продукты. Возьмем хоть морковь. Мы хотим, чтобы фермеры как следует зарабатывали — и короткая морковь идёт у нас на одни продукты, а более длинная — на другие...»
Супермаркет на Кромвел-роуд — «флагман» сети Сейнсбери. Это не просто гигантский торговый центр — он больше всех прочих гигантов в сети; шампанского, свежей рыбы, органического мяса, отборной пищи — выбор всего этого здесь больше, чем в других магазинах фирмы. Одной только икры выставлено шесть сортов круглый год.
«Покупатели все охотнее берут суши, — говорил мне Питер Моррисон, начальник отдела торговли. — Мы работаем с такими надежными поставщиками как Yo! Sushi. Мы хотим воспитывать наших клиентов, открывать им новое...» Элисон протянула мне чашку только что выжатого, волокнистого сока из фруктового бара... День выдался какой-то непостижимый; мысли переполняли меня, пока я опорожнял чашку; на какую-то секунду зал супермаркета пошел кругом; люди проплывали, как в тумане; в глазах у меня рябило. «Вкусно?» — спросили меня участливо. Я сглотнул остатки, попытался унять головокружение и ответил: «По вкусу это — как английское поле...»
Помню, когда я был маленьким, дома над телефонным столиком висела у нас картина — единственная картина во всем доме. На ней было изображено широкое поле в вечерние часы; вдалеке виднелась ферма; в одном из окон горел свет...
Три года назад вклад британского сельского хозяйства в ВВП составил 6,9 миллиардов фунтов, то есть что-то около одного процента от ВВП. На сельскохозяйственные продукты приходилось 5,3% британского экспорта. В 1999 году — спад: только 1,8 миллиарда фунтов. Всего сельскохозяйственные угодья занимают 18,6 миллионов гектаров — 76% от всей территории страны. Согласно данным 1999 года площади под зерновыми культурами сократились на 5,3% процента — как следствие уменьшения производства зерновых и увеличения пахотной резервной площади под паром. Отчет министерства сельского хозяйства, пищевой и рыбной промышленности (МСХПРП) за 1999 год показывает, что число занятых в сельском хозяйстве упало на 3,6%. Это самый резкий спад за все десятилетие. В отчете говорится: «Эти результаты не представляются неожиданными при том финансовом давлении, под которым находятся фермеры в последние несколько лет».
Доход фермеров упал за период между 1995 и 1999 годами на 60%. Несмотря на рост производства сельскохозяйственных продуктов выручка от их продажи была в 1999 году на 518 миллионов фунтов меньше[1]. Доход от пшеницы упал на 6,5%, от ячменя — на 5,4%. Свиноводство в 1998 году принесло на 99 млн. фунтов меньше, овцеводство — на 126 млн., курятина — на 100 млн. (7,4%), молоко — на 45 млн., яйца — на 40 млн. (10%). Все производится с громадным убытком. На производство тонны рапса уходит 200 фунтов, а продается она за 170 фунтов, причем здесь уже учтена правительственная дотация. Себестоимость фунта савойской капусты 13 пенсов, продажная цена — 11 пенсов, а в супермаркете она стоит 47 пенсов.
В 1998-99 годах фермеры в холмистых районах зарабатывали меньше восьми тысяч в год (60% от этой суммы — правительственная дотация), но к тому моменту, когда я начал в прошлом году свои опросы, некоторые не зарабатывали вообще ничего, и большинство имело большие банковские задолженности. Число самоубийств среди них возросло настолько, что Королевский психиатрический колледж сделал об этом специальное заявление. Была введена специальная телефонная служба для тех, кто потерял голову от отчаяния. Пресс-секретарь МСХПРП заявил, что поддержка сельского хозяйства обходится каждому британцу в 4 фунта в неделю. Великобритания вносит в кассу общей сельскохозяйственной политики ЕС третий во величине вклад (после Германии и Франции), однако даже до укрепления курса фунта себестоимость продукции британских фермеров была самой высокой в ЕС, в значительной степени — из-за бед последних лет.
«Все стало каким-то кошмаром, — сказал мне один фермер. — Все дорого. Субсидия уходит в никуда задолго до того, как ты ее получаешь. Мы все в кабале у банков. В банках твердят, что у нас слишком много рабочих рук, но где эти руки? Здесь только мы, да дети, да непрекращающийся кошмар, куда ни глянь...» Сильный фунт; выплаты субсидий чеками в евро; коровье бешенство; чума у свиней; наконец, ящур, — все это, вместе с перепроизводством в других странах планеты, работает на ухудшение положения. Но причина затяжного кризиса британского сельского хозяйства в другом: в местном перепроизводстве. Оно же — причина разрушения ландшафтов. Несмотря на весь чудовищный спад последних лет в сельском хозяйстве по-прежнему занято слишком много народу — и производит оно больше, чем нужно. Даже до того, как начались все эти чудовищные гекатомбы, и погребальные костры из туш больных животных вздымались на 40 метров, некоторые фермеры забивали скот ради увеличения прибыли — или ради того, чтобы не вести животных на рынок и, тем самым, сэкономить на бензине.
Сегодня в Великобритании большинство фермеров получают помощь — и помощь большую, но все же недостаточную, чтобы спасти их, — на производство продукции, которую никто не хочет покупать[2]. Субсидии (выдаваемые на голову скота) работают таким образом, что поощряют фермеров увеличивать численность стад, а не повышать рыночный спрос на то, что ими выращено. При теперешнем положении дел субсидии спасают от разорения некоторых фермеров, но не способны поддерживать фермерство в целом, разве что в военное время. Свидетельство неблагополучия очень наглядно можно видеть на британских полях: в том, как сегодня ведется сельское хозяйство; в конкретном опыте фермеров. Но для понимания природы неблагополучия важно не упускать из виду того, что̀ исторически фермерство значило для этой страны. Сельское хозяйство занимает важное место в самоидентификации британцев — более важное, чем уголь, сталь, корабли или дэвиды бекемы со своими пош-спайсами. Вопрос: кто мы такие? Вызывает в сознании британцев сонм устойчивых представлений, свою мифологию и романтику, замешанную на культурных образах. Конец фермерства будет нелегким делом для этой зеленой прекрасной страны, какой Англия виделась Уильяму Блэйку. Даже новейшие экономические кризисы воспринимаются в свете прошлого. Как же мы дошли до всего этого?
Еще в XVIII веке фермеры трудились на полях в основном так, как это описано в Видении Пьера Пахаря[пп-1] или изображено на знаменитой шпалере из французского города Байе[пп-2], где впервые можно видеть английских крестьянских лошадей, везущих овощи с полей на кухню. Джетро Талл [Jethto Tull, 1674-1741, прим. переводчика], английский агроном, один из создателей современной культуры земледелия, посвятил свою жизнь изучению возможностей увеличения урожайности; он изобрел устройство, позволяющее засевать одновременно три полосы. Свои идеи он изложил в сочинении 1732 года Новое лошадное земледелие, или Очерк принципов обработки почвы и выращивания культур. К моменту его смерти в просперос-фарме, неподалеку от Хангерфорда в графстве Беркшир, его идеи получили широкое признание. Артур Янг [1741-1820], агроном, экономист, писатель и горячий поборник улучшения методов земледелия, в 1767 году совершил ряд путешествий по Англии. Его Полгода в северной Англии — захватывающий рассказ от первого лица о переменах в ведении сельского хозяйства. «Хлебопашество — великий источник благосостояния людей, — писал он. — Как общественное, так и личное богатство может проистекать только из трех источников: сельского хозяйства, производства и коммерции... Земледелие много превосходит два других источника. Оно — основание всех основных отраслей...» Однако новейшие улучшения в земледелии дались не даром. Они раз и навсегда изменили характер связи между землей и теми, кто с ее помощью пытается добывать себе пропитание. Былая крестьянская жизнь страны отошла в прошлое. «Сельскохозяйственная революция была экономически оправдана, — пишет современный американский историк Полина Грегг в своей Общественной и экономической истории Великобритании (1760-1965) , — но в социальном отношении это была катастрофа. Многие тысячи крестьян были полностью разорены. Мелкие фермеры, земледельцы, скотоводы-арендаторы оказались вырваны с корнем из английской земли — так, что зачастую и от хижин их следа не оставалось...» Британская деревня, готовая во всеоружии последних сельскохозяйственных усовершенствований приобщиться к грядущему богатству народов, стала Брошенной деревней английского поэта Оливера Голдсмита [1730-74]:
|
Беда идет землей и слабых долу гнет. Богаче стал богач, но гол и нищ народ. А если лорд иной и начал увядать — Довольно ветерка, чтоб сильных воссоздать. Зато оплот страны, крестьянства плоть и кровь, Погубленные раз, не возродятся вновь. |
В год написания этих стихов, весной 1770-го, британские коровы были до такой степени истощены голодом, что их приходилось доставлять на пастбища. Это называлось «подниманием». В отчете Состояние айрширской породы молочного скота[пп-3], опубликованном в 1840 году, отмечалось, что еще в 1800 году треть коров и лошадей в стране забивали в пишу голодающим. В работе Джона Хиггса Земля (1964) говорится, что в этот период к концу каждой зимы была съедена каждая травинка, и голодные животные плелись за плугом — в надежде подобрать вывернутый им корень.
Социальная структура общества изменилась. Население выросло. Плуг усовершенствовали. Изобрели молотилку. Ввели севооборот...
Будущее... Происходившие перемены можно видеть на картинах британских пейзажистов. В последние месяцы я зачастил в Национальную галерею, где подолгу разглядывал Хлебное поле Джона Констебля. На картине изображена английская сельская местность и дорога; время сбора урожая; ничего необычного, все живописно. Хлеба спускаются с насыпи, переходя в травы, одуванчики и папоротники у берега ручья. Громадные деревья вздымают свои вершины к темным густеющим тучам. У корней деревьев мальчик, лежа на животе, пьет воду из ручья. На нем красная куртка; на левой штанине — прореха. Собака с высунутым языком стоит над ним и с явным неудовольствием смотрит в сторону овец, идущих по направлению к сломанным воротам, открытым в поле. Во рву виднеется плуг. По полю идет фермер. В отдалении, в милях от переднего края картины, видны работающие крестьяне.
Философский смысл картины ясен: художник и его современники все еще считают изображенное важной частью британской или, во всяком случае, английской жизни. Это страна, о которой делегаты стоя поют на партийных конференциях; страна, картины которой находим в брошюрах, посвященных национальным традициям (или на коробках с печеньем); уголок земли, воспетый поэтами военных лет; образ, живущий в сердцах британцев и олицетворяющий Британию. Но ужас в том, что его больше нет. Каждая деталь на картине Констебля — маленький призрак, тревожащий душу народа. На ней можно различить мак-самосейку — но его давно нет в наших ландшафтах, как нет и работающих крестьян. Не увидишь, конечно, и мальчика в драных штанах, пьющего из ручья. А скот? Мы доберемся до него. Позвольте только сказать сначала, что многие из фермеров, с которыми мне довелось беседовать зимой 2000 года, были заняты тем, чтобы погубить, отравить свои же собственные поля. Красочная картина Констебля на глазах линяет, выцветает в новый мир интенсивного промышленного фермерства и нещадной эксплуатации природы.
Говорят, что на картине Хлебное поле запечатлен тот путь, которым Констебль ходил в детстве из своей деревушки Ист-Бергхолт в родном графстве Суффолк — через поля и реку Стаур — в школу в Дидэме. В октябре прошлого года мне довелось побывать в Дидэме. День был дождливый. Грузовики, во всю разбрызгивавшие лужи на автомагистрали М25, спешили к побережью — с тем, чтобы принять участие в блокаде баз поставки бензина на бензоколонки. Характер движения, охватившего тогда всю страну, как нельзя лучше передавали долетевшие до меня слова из радиоприемника: «Положение фермеров в сегодняшней Великобритании, вероятно, никогда не было более безнадежным. Еще одно вздорожание бензина попросту убьет многих из них...»
Перед отъездом я позвонил на свиноферму Дэвида Бэйкера, расположенную на север от Стоумакета в Суффолке. Бэйкеру 50 лет. Его семья выращивает свиней в Суффолке вот уже четыре поколения. На теперешней ферме Бэйкеры живут с 1957 года. У Дэвида — 1250 акров земли и 110 свиноматок. Он разводит, откармливает и продает свиней, когда они достигают веса в 95 кг, а кроме того выращивает озимую пшеницу и ячмень, семенные травы и горох; 120 акров занято у него конскими бобами; 30 акров — овсом, а 100 акров под паром.
— Пять лет назад я продавал пшеницу по 125 фунтов за тонну, сейчас — продаю по 58,50 фунта, — сказал мне Дэвид Бэйкер. — Свиней продавал по 90 фунтов, сейчас продаю по 65 фунтов. А горючее, удобрения и вообще все, что мы покупаем, удвоилось в цене. В восточной Англии нет сейчас ни одной прибыльной фермы. Субсидии от ЕС тоже идут на убыль, поскольку они выплачиваются в евро.
— А как с чумой у свиней? — спросил я, не подозревая о надвигавшихся вспышках болезни.
— Более пятисот ферм не могут вывозить свиней с августа месяца. Это какой-то кошмар. Свиньи размножаются, корм для них идет по вымогательским ценам, а нам приходится рассчитывать на правительственную схему помощи фермерам, по которой свиньи уходят за бесценок. Министр финансов Гордон Браун предлагает нам по 50 фунтов за свинью, вырастить которую стоит 80 фунтов.
— Есть ли какой-нибудь выход из положения? — В Суффолке штормило, и телефон Бэйкера издавал треск.
— Не видно выхода. Теперешнее правительство не обнаруживает интереса к сельскому хозяйству. Мы, работающие на земле, видим по отношению к нам только равнодушие и насмешку. Похоже, что правительство было бы радо ввозить продукты из-за рубежа. Такого кризиса не было десятки лет. Мы попросту ничего не зарабатываем. Возьмите молоко. Субсидия на пинту молока составляет 7 пенсов, произвести пинту стоит 10-12 пенсов, а к вашей двери по утрам пинту привозят за 39 пенсов. Многие фермеры бросают свое дело. А из тех, кто остается на земле, многие покупают землю и переходят на наемный труд. Только настоящие латифундии приносят что-то.
— Что же, это единственный способ понизить себестоимость?
— Есть еще один: перебраться во Францию.
Во время нашего разговора Дэйвид Бэйкер не менее десяти раз употребил слово кошмар. Он рассказал мне о другом суффолкском фермере и своем друге, который в самом начале эпидемии продал 250 свиноматок в рамках правительственной схемы помощи фермерам, теряя на каждой по 30 фунтов. А сам Бэйкер как раз ожидал тогда результатов анализа крови своих свиней. — Если так будет продолжаться еще сколько-то времени, мне конец, — сказал он.
Когда я приехал на ферму Найджела Роува неподалеку от Дедема, только погода могла навести мысль о картине Констебля. Из его окна открывался вид на совершенно голые и ровные поля.
— В Европе свинина обходится дешевле, — сказал он мне, — потому что у нас выше требования и, соответственно, себестоимость. Замечено, что если иностранный бекон стоит дешевле нашего более чем на десять пенсов за килограмм, хозяйки переходят на него.
— А как по-вашему относятся британские супермаркеты к бекону из Эссекса и Суффолка? — спросил я.
— Супермаркеты ведут тонкую игру: стравливают различные фермерские секторы друг с другом в борьбе за выживание. Особенно у них в чести датская модель. Им никто не мешает продавать датский бекон — унифицированный, усредненный. А мы привязаны к местным традициям, к английской мясной лавке. Супермаркеты предпочитают продавать один и тот же продукт в Суссексе и в Шотландии. Такой продукт и идет из Дании и Голландии. И производство у них там поставлено на широкую ногу...
Найджел держит 2000 свиней — и не зарабатывает ни копейки. Работу на ферме ему приходится совмещать с подработкой в местном общинном центре.
— В 1970-е мы все зарабатывали очень неплохо, — говорит он. — Когда я ходил в школу в 1960-е, по крайней мере треть моих одноклассников была связана с фермерством. В классах моих детей — по три ученика из фермерских семей. У меня было 120 акров земли. Недавно мне пришлось продать их — чтобы выжить. Еще я был вынужден продать домик моей матери, иначе самим пришлось бы съезжать. Когда вы приехали, я как раз строил новый домик для матери.
Он бросил взгляд за окно, на пустые ровные поля.
— Тут нехитрая арифметика, — продолжил он. — Когда я начинал эту игру, денег от продажи пяти тонн зерна хватало на годовой запас бензина для трактора. Сегодня требуется не пять тонн, а пятьсот. Как вы думаете, что это означает, если у вас не прибавилось пахотной земли? На словах государство хочет видеть землю ухоженной и возделанной, но оно не хочет понимать проблем тех, в чьих руках земля находится. — Найджел сидел в своей гостиной, в футболке для регби и джинсах, заляпанных краской. — Министры не понимают дела, — говорил он. — То, что мы производим, нужно подать надлежащим образом, доносить до людей представление о качестве. Ничего этого сейчас нет. Все делается неправильно. Мы теперь должны закупать за границей сою в качестве корма для свиней, потому что не можем кормить их мясом других животных или костным жиром. Но страна ввозит тонны датского и голландского мяса, мяса животных, которые там выращены на костном жире!
Мы вышли и отправились в хлев. Дождь лил в три ручья, мы месили ногами вязкую скользкую грязь. В воздухе висел смрад; горела туша одной из свиней. Я спросил его, что случилось с землей. — Субсидии ЕС ни на что не годятся, — сказал он, — поскольку нацелены на производство, а не на охрану среды. Вы, небось, слышали, что реки тут отравлены удобрениями, химическими и органическими. Нормальная сельская жизнь в стране исчезает на глазах. Пекарен и маслобоен уже не осталось, лука и сахарной свеклы больше не выращивают, говядины мы почти не производим, баранина вот-вот исчезнет. — Перед входом в хлев он спросил меня, не занесу ли я, случаем, заразу — «свиньи-то чистые». — Разве что через телефон, — ответил я. В хлеву мы увидели несколько сот розовых и явно здоровых подрастающих поросят. Он взял одного на руки. — Фермерский труд ушел в прошлое, — сказал Найджел.— Или уходит. Для создания настоящей фермы требуются поколения, и когда она гибнет на ваших глазах, вы не можете не чувствовать отчаяния.
Пока мы обходили ферму, Найджел объяснял, как что устроено. Мой блокнот совсем размок, и мне пришлось сунуть его в карман. — Люди не видят, зачем им жить, — продолжал Найджел. — На днях я был на профсоюзном собрании. Съехалось 140 фермеров — почтить память четырех из нас, покончивших с собой. Все четверо были моложе 45 лет. — Он прислонился к стене амбара. — Британия — больше не остров. Купить можно все.
В 1831 году лидер партии вигов Чарльз Грэй [1764-1845] выиграл внеочередные выборы под лозунгом: «Реформа, полная реформа, ничего кроме реформы»[пп-4]. Год спустя, после долгих препирательств с палатой лордов, несколько раз возвращавшей законопроект, он провел первый закон реформы, увеличивавший число британских избирателей на 57% за счет горожан. Все было готово для принятия закона о бедных [1834; здесь и дальше в квадратных скобках примечания переводчика] и закона о муниципальных корпорациях [1835], покончивших с господством олигархов в органах местного самоуправления. Нищета и мерзость запустения, которые известный журналист и поборник традиционной деревенской жизни Уильям Коббет [1763-1835] описал в 1820-х, ухудшились в Голодные сороковые. Лишь после отмены в 1846 году импортно-экспортных хлебных законов и последующего введения свободной торговли британские фермеры дождались, наконец, своей золотой поры, впрочем, не затянувшейся. К 1850-му году уже не было в живых ни поэтов Роберта Бернса [1759-96] и Уильяма Вордсворта [1770-1850], ни художника Джона Констебля [1776-1837], и на воспетых ими британских полях были внедрены севооборот четырех культур и дренаж. Жизнь изменилась. Перепись 1851 года впервые в британской истории показала преобладание городского населения над сельским. А вместе с тем вздохи об угодьях продолжаются по сей день — как если бы ничего не произошло.
В 1867 году вышел закон, запрещавший использовать массовый дешевый женский и детский труд на полях, — незначительное социальное улучшение в тот период, когда положение снова начало ухудшаться. Цены на хлеб падали, среди крупного рогатого скота свирепствовала чума, дешевое зерно ввозилось из Америки. В 1880 году были изобретены холодильники — и в страну неожиданно хлынули австралийские говядина и баранина. В сентябре 1879 года в Эйлсбери лидер консервативной партии, премьер-министр Бенджамин Дизраэли [1804-1881; к этому времени уже граф Биконсфилд] произнес речь о ситуации в сельском хозяйстве, в которой выражал сомнение в способности британского сельского хозяйства выдержать конкуренцию с заморскими территориями. «Фермерам приходится работать с чрезмерным напряжением сил», сказал он. В прошлом году, заявил он, оппозиция «противопоставила сельскохозяйственных рабочих фермерам, а теперь пытается стравить фермеров с землевладельцами-арендаторами. Это совершенно недопустимо... Мы не согласны на то, чтобы нас пожирали поодиночке. Мы вместе выстояли множество испытаний, и сегодня Англия понимает, что надежнейшей гарантией торжества свободы и закона является защита интересов сельского хозяйства». В 1910 году, когда британское фермерство переживало не лучшие дни, были учреждены советы по сельскому хозяйству, рыболовству и пищевой промышленности, пользующиеся всесторонней поддержкой государства. К тому, что надвигалось, никто не был готов. Вскоре на поля легла густая тень от эскадрилий вражеских аэропланов, а у берегов появились подводные лодки, вернувшие в страну угрозу голода.
Сегодня графство Восточный Суссекс напоминает штат Канзас. Километры за километрами вы видите один сплошной желто-коричневый ковер. Деревьев почти нет. Изредка взгляд выхватывает даже не луг, а лужайку; или промышленное предприятие в соседстве с гигантским продовольственным магазином из сети фирмы «Сейфвэй», выстроенном в деревенском стиле, да кусок автомагистрали, ведущей к ближайшему городу. Но по большей части вы видите безликую прерию, не ведущую никуда... На ферме Брадфорд я видел пять амбаров недавней постройки и дом, окруженный кустарником. В конце сада на мачте развивался британский флаг. На сливовых деревьях было полно гниющих слив.
Когда я въехал на ферму, ее владелец Майкл Фордем грузил зерно в кузов машины. Ферма, как тотчас выяснилось, занимает 290 акров. — Но мы арендуем еще 700, — сказал Майкл. Выглядел он замечательно: загорелое обветренное лицо, потертые джинсы. Грузовик дал газу и уехал; зерно отправилось своим путем — в сушилку, на мельницу, в пекарню. — Когда я был мальчишкой, собранное комбайном зерно отгружали мешками, — сказал он мне. — На погрузке работало человек десять. Теперь человеческая рука к зерну вообще не прикасается. Для десяти человек здесь работы не найдется...» У Майкла — всего один помощник: его отец Джим. Я попросил Джима рассказать историю его семьи. — Что ж! — сказал он, оживляясь. — Мой дед Джордж родился в 1860-м, работал мясником и держателем ресторана в Лондоне, недалеко от собора святого Павла. Мой отец завел ферму в Беркшире. Мою мать звали Элси Стивенсон, ее семья держала ферму в деревушке Флетчинг в Суссексе с 1760 года... — Все в его семье так или иначе были связаны с землей и фермерством.
Позже, в дверях одного из амбаров, я стал невольным слушателем разговора между Майклом и Джимом.
Джим вспоминал:
— Мы всегда работали вместе, могли перемолвиться друг с другом словом, обменяться шуткой.
Майкл ответил на это:
— Сегодня особенно не поговоришь. Кругом машины. Если и говоришь с человеком, который работает на тебя, так только по мобильному телефону.
— Да, молодым фермерам не позавидуешь. Когда я был молод, ферму завести было нетрудно. На каждой ферме были коровы, свиньи, куры. У нас водились овощи. Раз в год мы резали свинью.
— Сейчас можно приступать к делу только с деньгами.
— Мы, помню, работали в меру, не надрывались.
— Живи с мыслью, что завтра умирать, паши с мыслью, что будешь пахать всегда.
— Знаю, старая пословица. Старая местная пословица...
— Моему старшему — 17. Этим летом он много помогал мне. Но я не могу платить ему столько, сколько он получает на площадке для гольфа, что тут неподалеку. В наши дни фермеру приходится быть бережливым.
— Во время войны у нас брали все...
— В четверг был дождь, выпало два дюйма, а пшеница не убрана — и она уж не та.
— Нам приходится работать до глубокой ночи.
— Знаешь, каков сегодня средний возраст британского фермера? Пятьдесят восемь лет.
— Пятьдесят восемь? А мне — семьдесят. И я работаю по шестнадцать часов в день.
— А я все равно не хотел бы жить в городе. Но люди теперь другие... Как я ненавижу дождь...
— А я думал — меня...
У обоих — сильный суссекский акцент, типичные суссекские лица. Оба — в одинаковых джинсах, с одинаковыми часами на руке. Их беседа — тоже типична для местных пахарей, у которых дела идут неплохо. У тех, кто держит крупный рогатый скот или свиней, шутки другие; а тем, что на возвышенности, тем не до шуток. Отец и сын Фордемы тяжело работают, но зарабатывают. Они определенно знавали лучшие времена, но они справляются, прикупают необходимые механизмы, берут в аренду и обрабатывают большие участки земли, на которых техника окупается. Это работящий, крепкий народ. Они подчинились интенсивному сельскохозяйственному процессу, утюжащему страну и сгоняющему с земли других фермеров; но у них не было особого выбора. «Мы больше не производим опыливание серой под дождем, — говорит Майкл. — Многие предприятия, производившие серу, пропали. А некоторые из культур нужно опыливать, поэтому приходится планировать опыливание заранее...» Они недавно выстроили новый амбар, обошедшийся им в 60 тысяч фунтов. «Теперь это необходимо, — объясняет Майкл. — Сетевые магазины типа Теско требуют сведений о том, где мы храним продукцию...»
Амбар доверху заполнен зерном, пахнущим дождем. В другом отсеке помещения — мешки с удобрением... Во время нашего чаепития в коттедже Майкл приготовил рисовый пудинг и сунул его в духовку.
— Старинный фермерский способ готовки? — пошутил я.
— Моя жена работает, — ответил он. — Приходится все делать самому.
— В военное время правительство ценило нас, — сказал отец Майкла. — Тогда они все силы бросили на сельское хозяйство. Появились субсидии. У наших теперешних проблем — длинная история, но именно война заставила нас производить больше...
— Легко быть английским фермером? — спросил я Джима. — Хорошо ли вам жилось?
— Мне повезло. Директор моего банка с пониманием относился к нашим нуждам. Но правительство перестало поддерживать фермеров. Незачем закрывать на это глаза.
Уже к вечеру мы поехали на один из отдаленных участков, который Майкл присоединил к своему хозяйству в надежде несколько увеличить доходы. Перед нами расстилалось гигантское пшеничное поле. Поодаль виднелось несколько сосен на фоне линии электропередачи. Я присел у края поля, а Майкл запустил комбайн Claas Dominator 218, самую большую машину, какую мне довелось когда-либо видеть. Комбайн двигался по полю, скашивая колосья, скирдуя солому, выбрасывая на сторону труху. Через каких-нибудь пять минут громадное поле уже казалось слишком маленьким для такой машины. Наблюдая, как лезвия делают свое дело, я вдруг почувствовал что-то неладное вокруг — и даже зловещее. Я не сразу сообразил, в чем дело. А дело было в том, что не слышалось пения птиц.
Год 1914 был еще одним поворотным годом для британского сельского хозяйства. В своей книге Джон Хиггс пишет, что война застала его врасплох:
«Посевные площади под зерновыми занимали на 4,4 миллиона акров меньше, чем в 1870-е... а все сельскохозяйственные угодья сократились на полмиллиона акров. В начале войны никто не понимал, что означают подводные лодки. Не приходило в голову, что ввозить сельскохозяйственные продукты станет невозможно. В результате правительственная помощь оказала свое действие лишь на последние два из пяти урожаев военных лет. Эта помощь началась весной 1917 года — и понималась уже как срочные меры по спасению страны от голода...»
Так началось прямо-таки неистовое перепроизводство в британском сельском хозяйстве — без мысли о том, что однажды ему придет конец. Рыночные отношения были приостановлены — ведь речь шла о выживании; в каждом графстве были созданы сельскохозяйственные комитеты — с целью расширения площадей и надзора за производством; правительство установило гарантированные цены на сельскохозяйственную продукцию. Закон о зерне 1917 года обещал высокие цены на пшеницу и овес в послевоенные годы; он учреждал правительственны совет, который должен был гарантировать сельскохозяйственным рабочим надлежащее вознаграждение за дополнительную продукцию...
Так война на время улучшила положение британских фермеров. Однако вздутые в военные годы цены не могли удержаться, и с переходом в 1920-е годы к рыночным отношениям разразился кризис. Такого резкого падения цен британское сельское хозяйство не знало до наших дней. Зерна производилось слишком много, за рубежом спрос на него падал, и военные законы о зерне были в 1921 году отменены. Британские фермеры оказались на мели.
В 1939 году, по заказу Левого книжного клуба[пп-5], бывший министр сельского хозяйства лорд Аддисон[пп-6] написал трактат Как быть с британским сельским хозяйством, в котором пытался объяснить причины кризиса этих лет:
«Миллионы акров земли перестали возделываться. Процесс сокращения угодий продолжается. Все большие пространства некогда плодородной земли покрываются негодной для скота травой и сорняками, переходя в тростниковые заросли, мешающие сплаву бревен. Фермы во множестве приходят в упадок; число тех, кто может найти себе работу на этих фермах, быстро возрастает. С начала столетия почти четверть миллиона работников незаметно перебрались из сельской местности в города. И, однако же, находятся люди, которые не склонны видеть в этом упадке сельского хозяйства серьезную проблему. Они увлечены погоней за дешевизной любой ценой, и прямо-таки поклоняются ей, — и не видят, что она неизбежно повлечет за собой снижение заработков и покупательной способности, а затем — и опустошение их собственной сельской местности. Все их мысли поглощены внешней торговлей...»
Некоторые полагают, что именно этот кризис (и чувство оставленности, которое он породил среди фермеров в межвоенный период) побудил правительство к тем далеко идущим обещаниям, которые оно произнесло в начале второй мировой войны. Идеи Аддисона, как и многие другие проекты той поры, видели конечную цель в громадном росте сельскохозяйственного производства...
В XX столетии (и, пожалуй, даже в начале XXI века) еще не стало очевидным, что две цели, провозглашенные Аддисоном, противоречат одна другой. Громадный рост производства в начале второй мировой войны и правительственные гарантии того времени утвердили тенденцию перепроизводства и избытка сельскохозяйственных продуктов, дав толчок разрушительному процессу, по сей день угрожающему британской сельской местности. Погоня за изобилием способствовала опустошению и запустению. Однако в эпоху продуктовых карточек не было другого пути, как только повышать отдачу угодий. Нельзя было даже и ожидать от людей предвидения того, что наступит с переменой обстоятельств...
Подъезжая к рынку Бордервэю неподалеку от Карлайла, вы слышите мычание коров и позвякивание цепей много раньше, чем видите сам рынок. На автостоянке перед рынком — грузовики с блеющими овцами, о которых никто не скажет, удастся ли их продать. Внутри здания — густой запах навоза, фермеры с кипами бумаг в руках, жующие сэндвичи и пьющие кофе из пенополистироловых стаканчиков. Некоторые читают приколотые к доскам объявления о продаже техники или сдаче в аренду фермерских построек, которые сами по себе уже свидетельствуют о распродажах и сокращениях. «Любой из нас может завтра выставить трактор на продажу», бормочит, взглянув на меня, старик в твидовой кепке.
Оживает репродуктор. Сквозь его потрескивания я слышу объявление: «В загоне номер один начинается продажа с аукциона пяти голов скота». Я у загона. За загородкой, скользя на опилках и лепешках навоза, бегает черная телка. Распорялитель время от времени похлопывает ее по крестцу, чтобы она не останавливалась. Фермеры в резиновых сапогах и зеленых клеенчатых куртках, опираясь на барьер, делают пометки в блокнотах. Двое выглядят как респектабельные бизнесмены из Сити. Телке год и семь месяцев, она весит 430 кг. Оценка последовала незамедлительно и единодушно: 79 пенсов за килограмм.
— Шесть или семь лет назад, — говорит распорядитель, — хорошая говядина шла здесь по 120 пенсов за кило. Потому-то так много фермеров оставляют свое дело. Четыре года назад молодая овца шла за 80 с лишним фунтов, сегодня — в среднем за 30...
В своей конторе распорядитель вытащил блокнот с записями за последние годы. «На прошлой неделе быки шли в среднем по 82,2 пенса за кило. Три года назад... — Он поворошил блокнот. — Три года назад цена была другая: 101,5 пенса за кило, а в октябре 1995, до начала эпидемии коровьего бешенства, — 134,2 пенса за кило. Видите, какая разница. День и ночь! Против этих цифр не попрешь. Это просто проклятье какое-то...» Правительственные распоряжения, изданные в ходе эпидемии, требуют, чтобы каждая корова имела паспорт с данными о том, когда и где она родилась, и сведениями о дальнейших перемещениях. Борьба с эпидемией велась серьезно; продающаяся здесь британская говядина считается относительно безопасной (по европейским стандартам), однако за рубежом никто и слышать не хочет о том, чтобы покупать ее. К мясу люди всегда относятся подозрительно — и память у них долгая. Вот и получается, что коровье бешенство, свиная чума и ящур вылились в настоящую катастрофу для британцев на европейских рынках...
До 1996 года британская говядина практически единодушно считалась лучшей в Европе. Теперешняя политика ЕС по сокращению перепроизводства устроена так, что субсидии исходят скорее из площадей, чем из поголовья. «Из-за этого стад становится меньше, — говорит распорядитель. — А без стад — все наше скотоводство пропадет!» Он, разумеется, горой стоит за свое дело и защищает фермеров, но на вопрос, почему налогоплательщики должны поддерживать фермеров, вразумительного ответа дать не может. «Производство сходит на нет, — говорит он. — Общая сельскохозяйственная политика ЕС приносит свои плоды в других странах, а у нас не работает...»
— В каком смысле? — спросил я.
— Ну, прежде всего мы строже, чем кто бы то ни было, следуем установленным правилам по уходу за скотом. Тем самым тут, как и во многих других областях, британские фермеры оказываются в менее выгодных условиях, чем другие. Конкуренция ведется не на равных. Затем, курс евро падает, а ведь субсидии выплачивают в евро[3]. Это — просто гибель! Наконец, мы все еще расплачиваемся за эпидемию коровьего бешенства. Все это кое-где совершенно не находит понимания...
— Вы имеете в виду правительство?
— Не обязательно... У людей пропала уверенность в завтрашнем дне. Этот рынок — самый крупный в стране. И что мы тут видим? Производство не сокращается, а расходы безудержно растут. Все дороже обходятся меры по уходу за животными, а с ними и вода, и канализация. Одни паспорта чего стоят. Нам только за сегодняшний день предстоит выдать полторы тысячи коровьих паспортов!
Он как-то зловеще опустил свой средний палец на стол.
— Если в фермерство не будет вложено значительных средств, все пойдет... да что там! Тут к гадалке ходить не надо. Положение крайне серьезное. Вся сельская жизнь висит на волоске, а люди не обнаруживают понимания проблемы. Некогда говорили о противостоянии севера и юга — теперь правильнее говорить о противостоянии сельской местности и города. Арифметика тут очень наглядная. Корми телку полтора года, заботься о ней, ухаживай — и получай за нее 339,70 фунтов! Это — ровным счетом ничего...
Спустя пять месяцев после этого разговора фермеры получали за телку еще меньше. «Ровным счетом ничего» означало нулевую прибыль, не прямой убыток. Дальше — надежда оставалась только на субсидии.
Дорога к ферме Рэйкфут, что неподалеку от города Кезика в Камберденде, ползет в гору. Поодаль видишь только коричневеющие к полудню холмы, вдалеке — поблескивающие серебром озера, а вдоль дороги, как вехи, — чайные с лавками сувениров при памятных местах прогулок поэта Уильяма Вордсворта.
Уилл Кокбейн сидит перед почерневшей печью дома, построенного в 1504 году. — Тут водятся призраки, — говорит он, — но они по большей части дружелюбны.
Отец Уилла купил ферму Рэйкфут в 1958 году, но его предки работали на земле в окрестностях Кезика несколько сот лет. — На местном кладбище Кокбейнов больше, чем кого бы то ни было, — говорит он, — и они всегда разводили овец. Вот я сижу тут с вами — и вспоминаю запах хлеба, который много лет назад пекла в этой печи моя бабка...
У него в хозяйстве — 1100 свейлдейлских овец и 35 молочных коров.
— Обыкновенно фермер у нас зарабатывает что-то около семи тысяч фунтов в год при полной занятости. Очень многие получают поддержку от государства, но немногие признаются в этом. У нас 2500 акров, но только 170 из них — наша собственность; остальные мы берем в аренду у пяти землевладельцев, один из которых — Национальный трест[пп-7]. Большую часть нашего дохода мы получаем за работы по поддержанию каменных стен и оград, дамб и каналов, от сжигания вереска, от подрезания деревьев на зиму.
— А овцы приносят что-нибудь? — спросил я.
— Нет, — ответил Уилл. — Мы продаем их по цене ниже себестоимости. Субсидии были введены в 1947 году, при нехватке продуктов и карточной системе. И потом тоже были субсидии и фиксированные продажные цены. Но сейчас и субсидий не хватает. Сейчас стоимость овцы с надбавкой — ниже, чем когда-либо прежде. У нас, работающих на возвышенности, ни доход не растет, ни гранты на поддержание окружающей среды. Цены на горючее держат нас в тисках. Работа наша приносит мало, а мы по необходимости все время на колесах. Мы отвечаем за уход за ландшафтом, которым, как приходится слышать, народ гордится. Но кто платит за это? Там, у шоссе, люди продают открытки с видами Озерного края — и зарабатывают много больше фермеров, которые поддерживают красоту этого ландшафта.
Уилл Кокбейн буквально утопает в кресле. Сидя перед камином, он покачивает ногами в одних носках и надувает губы. — Мне кажется, Маргарет Тэтчер попросту ненавидела гарантированные продажные цены для фермерской продукции. И вот, хоть это меня убивает, я должен признать: овец в стране слишком много. Каждую неделю фермер едет вниз, на рынок, продает овцу — и получает за нее 30 или 40 фунтов. Овцы идут за бесценок. В Соединенном Королевстве полно братских могил овец! — Он смеется и отхлебывает чаю. — Только настоящие мазохисты занимаются в наши дни фермерством. Я люблю свою работу, но становится не до любви, когда у тебя постоянно растет минус в банке, когда все идет в разнос так, что тебе и в кошмарном сне не снилось. Тут и семьи распадаются, и вообще все идет насмарку.
На стенах дома Уилла висит с дюжину призов, полученных на овечьих выставках. Фотография сына Уилла, держащего барана, висит рядом с дедовскими часами работы Симпсона из Кокермута. Старинный барометр показывает на дождь. — Наша фермерская община, — говорит Уилл, — уходит корнями в прошлое. Но сейчас в ней больше стариков, чем молодых. Молодой фермер с обученными овчарками — редкость в наши дни, а овцеводство на холмах требует молодых ног. Целое поколение фермеров пропало. Мои парни пока еще здесь, но если четверо мужчин зарабатывают в год 27 тысяч фунтов, как заработали мы в прошлом году, то кто упрекнет их, если завтра они уйдут?
На следующий день я снова в холмах, в 250 метрах над уровнем моря, на ферме вблизи Бьюкасла. В тесной кухне мне улыбается маленькая Луиза, несущая кувшин воды — и точно сошедшая с картины Вермеера. — В этом году я не заработал ничего, — говорит ее отец, Брайан Карутерс. — Я понедельно получаю правительственные дотации — просто для того, чтобы свести концы с концами. И я работаю от света до темна. А сына я пытаюсь убедить не ввязываться в это гиблое дело. Один мой друг бросил фермерство — и сейчас зарабатывает 280 фунтов в неделю на стройке.
Туман и гниющая листва — вот чем запомнилась мне ферма Брайана. Когда я подъезжал, Брайан как раз захлопнул дверцу своего лэнд-ровера. — В прошлом году, сказал он мне, — литр бензина стоил 11 пенсов, сейчас — 22 пенса, и цена поднималась недавно до 27 пенсов. — В гостиной бросались в глаза две робы фирмы Massey Ferguson, висевшие за плитой, да клеенка на столе. — Все тут понятно, — продолжал он, — все дело в супермаркетах. Они твердят о сотрудничестве с фермерами, а на деле стравливают нас, да так, что мы готовы глотку друг другу перегрызть. Природа, традиция, культура — все побоку. Фермер душу в свое дело вкладывает, стараясь дать качество, — и это им до лампочки. Супермаркеты закупают там, где дешевле. Им наплевать на британских фермеров, хоть они и твердят, что пекутся о нас. Они душат нас.
— Но, может быть, стоит попробовать разнообразить свою работу?
— Разнообразить! Нам только и твердят об этом. Но как? Знаете ли вы, что значит пахать в наши дни? Нам не под силу тягаться с крупными землевладельцами, которые скупают латифундии и обращают их в пахоту. Куда арендатору рядом с ними! Чем еще я могу заняться? Земля тут глинистая. И у нас сыро. Нет ни туризма, ни катания на пони, ни гольфа.
— Так что же делают фермеры, которые не справляются?
— Кончают с собой — вот что![4] Или становятся водителями грузовиков...
Во дворе я увидел коров Брайана; это была знаменитая галловейская порода. Корова считается взрослой в три года, но теперешние циркуляры, введенные в связи с эпидемией коровьего бешенства, предписывают закалывать животное в два с половиной года или раньше. Брайан погладил проходившую мимо корову.
— Если они поступят с фермерами, как поступили с шахтерами, это будет полный кошмар... Но все равно мы тут голосуем за консерваторов. При них нам было легче...
В 1935 году ждали новой войны, в связи с чем в министерстве сельского хозяйства возникла паника. Первая мировая война застигла британское сельское хозяйство врасплох, и вот решили, что теперь-то уж нужно подготовиться. Именно эта паника и эта предусмотрительность вызвали к жизни субсидированное производство, которое, как многие полагают, уничтожило (и спасло) традиционное сельское хозяйство в стране, создав «нереальный рынок» и искусственно поддерживаемое производство, в которых коренятся сегодняшние проблемы. Перед началом войны правительство поощряло фермеров запасаться тракторами и удобрениями; были введены субсидии всем, кто распахивает луга; сельскохозяйственные рабочие были освобождены от воинской повинности; и была учреждена женская организация под названием Земледельческая армия. Сельское хозяйство стало вторым фронтом; всюду, от городских парков до частных огородов, правительство проводило программу под лозунгом «Откопаем победу!».
С началом морской войны ввоз сельскохозяйственных продуктов упал вдвое, а посевные площади в стране увеличились на 63%; производство некоторых овощей, например, картофеля, удвоилось. В 1930-е годы фермеры жаловались, что их усилия во время первой мировой войны не были в достаточной степени вознаграждены долгосрочной правительственной поддержкой. Перед новой войной правительство решило не повторять этой ошибки; обещания были даны. А в 1947 году, когда продовольствия все еще не хватало, и существовала карточная система, был принят сельскохозяйственный закон, гарантировавший стабильность и дававший Национальному союзу фермеров право участия в ежегодном пересмотре цен. Парламент принял грандиозную программу инвестиций в структуру и оборудование фермерских хозяйств. Фермеры получали бесплатную консультацию по вопросам применения новой техники и удобрений. Были налажены водоснабжение и телефонные коммуникации во многих удаленных районах. Фермеры 1950-60-х, хоть их число и сокращалось, жили, это необходимо признать, лучше, чем когда-либо. В то же время рост применения искусственных удобрений и химических пестицидов привел к увеличению урожайности — и к тому, что сегодня считается губительным для британской природы: к расширению сети автомагистралей и линий электропередач с их громадными опорными столбами; к тому, что теперь большие поля обрабатывали большие машины; к распахиванию лугов, осушению болот, сведению лесов под пахоту, — к тому, о чем писатель Грэм Харви сказал: «эта некогда ‘живая шпалера’» была превращена «в саван... в поля мертвых»[5].
Правительственные субсидии и гранты военного времени, подтвержденные после войны, сулили британским фермерам изобилие после присоединения к Общему рынку в 1973 году. Сегодня общая сельскохозяйственная политика ЕС (ОСП) всюду выбивает почву из-под ног у фермеров. Одни видят выход из положения, вызванного перепроизводством, в субсидиях, квотах и гарантированных ценах; другие, в первую очередь — сами фермеры, обвиняют держащихся этого взгляда в уступках и поблажках прочим странам ЕС, в том, что британские фермеры не дополучают своего. Правительство, выдающее субсидии, едва скрывает свое отвращение ко второму подходу. Оно обе стороны согласны в одном: что ОСП ЕС не работает, и необходимы новые реформы, уже частично начатые.
В 1957 году, когда возник Общий рынок, все еще ощущался дефицит в большинстве сельскохозяйственных продуктов, притом очень разный дефицит в разных странах (тут влияли и климат, и традиции, и протекционистские тенденции в политике). Британские фермеры, считающие, что ОСП обделяет их, часто говорят, что эта политика была введена слишком рано применительно к нуждам Великобритании. ОСП появилась в 1964 году — с целью рационализовать спрос и потребление в странах сообщества. Достичь этого предполагалось за счет улучшения продуктивности сельского хозяйства и технического прогресса; за счет поддержания стабильных поставок провизии по разумным установленным ценам; за счет установления системы общих цен, которая позволила бы фермерам всех стран получать один и тот же доход, фиксированный по отношению к мировому рыночному уровню. Комиссары ЕС по сельскому хозяйству получили право вмешиваться, если это необходимо, в рыночную ситуацию. Была установлена система переменных пошлин, защищающая ЕС от импорта, который мог бы привести к сокращению производства. Неудобной была общая финансовая система, которая в силе и сегодня, означающая, что все страны вносят вклад в фонд поддержки централизованного рынка (Европейский фонд сельскохозяйственных гарантий и управления, ЕФСГУ). Вся рыночная поддержка в централизованном порядке выплачивается из этого фонда, с бюджетной разбивкой по продуктам. Деньги идут производителям стран-участниц без учета того, сколько каждая страна вносит в фонд.
Одним из следствий этого рыночного карнавала стало возрастание разнообразия и качества продуктов во всех странах союза, от пальчиковых помидоров и пшеничных хлопьев до ветчины и вин, и весь этот широчайший выбор мы получаем сегодня по сопоставимым ценам в современных супермаркетах. (Все это, разумеется, по душе британскими потребителям, но очень не по душе фермерам, говорящим, что супермаркеты играют на этом изобилии, разрушая традиции и оставляя на мели своих производителей продуктов; и что незачем супермаркетам «закупаться по Европам», когда дома всего достаточно.) Другим следствием стало знакомое уже поощрение перепроизводства и накопление излишков. Не исключено даже, что именно ОСП, которая продолжает линию не только гарантированных цен, но и субсидий, можно считать в числе главных факторов теперешнего кризиса.
В начале 1990-х стало ясно, что ОСП должна оказывать непосредственную поддержку хворающему сельскому хозяйству, и руководство сельскохозяйственной политики ЕС заговорило на другом языке. В Брюсселе решили, что нужно «защитить семейную ферму», вспомнили об охране окружающей среды. Вот формулировка самой Европейской комиссии:
…осознано, что необходимы радикальные реформы — с тем, чтобы справиться с проблемами постоянного роста расходов на поддержание фермерства и падения доходов ферм, вздорожания хранения избытков продовольствия, а также нанесения урона природе в результате интенсивных методов ведения хозяйства на земле. Другая проблема в том, что политика ЕС по поддержке фермеров осложняет внешние торговые отношения ЕС. С середины 1980-х было испробовано множество средств решения этих проблем: земли отводились в резерв, назначались производственные и расходные квоты на некоторые продукты, пошлины с разделением ответственности — на другие. Однако эти меры оказались не в состоянии предотвратить нарастание расходов на поддержку.
В годы Маргарет Тэтчер приходилось постоянно слышать, что подобные меры лишь затрудняют действие рыночных сил. Однако противодействие этим рыночным силам — один из основных принципов ОСП, и даже сегодня, когда мы, наконец, видим, что почва уходит из-под ног у всей этой системы наград и грантов за перепроизводство, тенденция по-прежнему остается в сторону «мер помощи», которые новые лейбористы поддерживают со скрежетом зубовным.
Первый этап реформ ОСП в декабре 1993 года привел к трем основным результатам: повышению потребительских цен, пропорциональному снижению производства и попутному снижению избытков, и к тому, что охране природы стали уделять больше внимания. Выигрыш британских фермеров выразился, как обычно, в субсидиях. Еще — горстку евро стали приносить им работы по сжиганию вереска и возведение каменных стен. Однако и при этом государственные расходы остались невероятно высокими. Из 600 млн. общего дохода фермеров Шотландии целых 400 млн. поступило в качестве финансовой помощи.
В 2000 году, накануне нового тысячелетия, ОСП подверглась новым изменениям, отчасти необходимым в преддверии расширения ЕС на восток (в ожидании возникновения «перепада в доходах и других социальных гримас», а также еще большего возрастания избытков продукции). Европейская комиссия предложила между 2000-м 2002-м годом урезать на 30% гарантированную продажную стоимость говядины, а потери фермеров компенсировать прямыми выплатами; при этом предполагалось, что страны ЕС получат известную независимость в вопросе о том, как расходовать выплаты. Подобный же подход предлагался в секторе молочной продукции: существующая система квот остается в силе до 2006 года, после чего средние доплаты за продукцию должны быть сокращены на 10%, с тем, чтобы потери фермеров ежегодно возмещались исходя из числа молочных коров. Чтобы избежать громадного увеличения избытков производства зерновых (обещавшего достигнуть 58 млн. тонн к 2005 году), в 2000 году вводилось двадцатипроцентное сокращение поддержания продажных цен на зерно, а вместе с ним — единообразная частичная компенсация на пахотные земли и отказ от принудительного отведения земли в резерв. Упор делался на «сельское хозяйство, не наносящее вреда окружающей среде». Верхней границей субсидий, выдаваемых одной ферме, становилась сумма в 100000 евро.
Сокращение поддержки продажных цен экономит потребителям более миллиарда фунтов. Правительство Блэра, в основном, согласилось с этим предложениями, хотя некоторые их элементы находит не вполне удовлетворительными, как об этом свидетельствуют документы шотландского отдела МСХПРП[6]:
В то время как общие предложения по исправлению сельской политики направлены все к той же цели, они выглядят новаторскими и открывают новые возможности для направления поддержки в сельские местности. Недостаток предложений — в том, что компенсации кажутся чересчур щедрыми. Ни одно из предложений не ведет к уменьшению выплат фермерам и к отъединению этих выплат от производительности... Правительство также выразило свое несогласие с установлением единого для стран ЕС верхнего предела прямых выплат производителю сельскохозяйственной продукции. Поскольку средний размер ферм в Соединенном Королевстве относительно велик, это предложение несоразмерно сильно ударит по британским фермерам. Кроме того, не вполне ясно, как эти предложения будут работать на практике. Сюда относится и предложение создать «национальную упаковку» для говядины и молочных продуктов, внутри которой страны ЕС будут иметь известную свободу действий по предоставлению субсидий.
Современное путешествие по сельской Британии не исчерпывается общей сельскохозяйственной политикой ЕС. Со времени окончания второй мировой войны и особенно с учреждением Европейского экономического сообщества традиционный британский ландшафт, как мы привыкли его понимать, исчезает буквально на глазах. Около 240 тысяч километров полезащитных полос ушли в прошлое после начала субсидирования. С тех пор, как правительство гарантировало закупку определенного объема сельскохозяйственной продукции безотносительно к спросу, растаяли 97% английских лугов. Пропали пруды, болотистые низины и болота, кустарниковые заросли; вы больше не видите в Англии стрекозу; количество воробьев сократилось на 89%, певчих дроздов — на 73%, полевых жаворонков — на 58%. «Всего 20 акров известняковых лугов сохранилось во всем Нортгемптоншире», пишет Грэм Харви. «В Эршире уцелела всего одна сотая процента лугов... Ничего этого не было бы без субсидий. Без налогоплательщиков цена на фермы должны были пойти вниз с падением спроса... Несмотря на годы перепроизводства фермерам все еще платят за их продукцию так, как если бы на нее был дефицит...»
Когда я отправлялся в свое путешествие, у меня сердце сжималось при мысли о фермерах. Мне казалось, что они обмануты и преданы, стали жертвами непреодолимых экономических сил истории, что им катастрофически не повезло. В точности, как в свое время шахтеры, они казались мне людьми, старающимися удержать нечто важное: честную трудовую жизнь, трудовой доход, богатство британской культуры, — и я входил в их дома с чувством горечи. Все это правда, все это так и есть. Страшно видеть, как люди работают в любую погоду от света до темна — и не зарабатывают ничего, живут на пособие. Им невозможно не сочувствовать. Но мое путешествие затянулось на месяцы, и чем больше я вглядывался в происходящее, тем яснее видел, что это — не вся правда. Я увидел, что те, кто держит большие хозяйства, изрядно нажились на субсидиях, на щедрых брюссельских чеках середины 1980-х; что ради своих жирных кусков они уничтожили ландшафты, палец о палец не ударив для их защиты. Когда я рассказывал, что веду опросы среди фермеров, меня спрашивали, как я выношу эти разговоры, ведь фермеры только и делают, что жалуются на судьбу и попрошайничают. Я не хотел верить в это, и после многочисленных бесед с фермерами, о которых пишу здесь, все еще не верю в это. Но несмотря на все недавние беды, постигшие фермеров, вздохи по поводу их несчастий были бы слишком простым ответом — чем-то вроде грустной песни о финансовом воротиле из Сити, преуспевавшем в 1980-е и тоже любившем Маргарет Тэтчер, а сегодня пожинающем плоды своей нераспорядительности. Если говорить о людях, то нужно признать, что британское сельское хозяйство — крепкий коктейль, смесь ужаса и неизбежности, безнадежности и вины, что не снимает серьезности вопроса о нем.
Вот уже более двухсот лет британская культура не является по преимуществу аграрной. Сколько бы культурные силы ни противодействовали этому, мы — страна индустриальная (или, может быть, скорее постиндустриальная), и беды нашего сельского хозяйства хотя бы отчасти коренятся в той готовности, с которой мы некогда принялись за его индустриализацию. Мы сделали то, чего не сделали другие аграрные страны, например, Франция: мы превратили наш сельский ландшафт в прерию, изуродовали нашу экосистему (и тоже на общественные деньги), а некоторые из крупнейших в Европе ферм преобразовали в чудовищные фабрики-латифундии, тоннами пожирающие удобрения и распыляющие пестициды, поставившие на бешенный конвейер производство монокультуры — с прямым расчетом на извлечение максимальных доходов и на получение европейских субсидий. Один из сотрудников министерства напомнил мне, что даже эпидемия коровьего бешенства была, по некоторым признакам, связана с чрезмерной интенсификацией производства: «Кормить коров жиром и спинным мозгом других животных — дешевый и эффективный способ ведения хозяйства, поставленного на промышленную основу, но к такому никогда не прибегали традиционные британские фермы. Это европейское нововведение, подхлестнутое погоней за сверхприбылями. Каковы результаты, вы видите сами...»[7]. Фермы в других частях Европы не с такой готовностью отказались от старого, с не такой легкостью перестроились на получение поощрений за интенсификацию производства.
Будущее представляется весьма зловещим. Генетически модифицированные культуры (ГМК) в глобальном масштабе искажают взаимодействие человека с землей, на которой он живет. Некогда фермеры заботились о разнообразии культур на своих полях, теперь же новые методы, и особенно ГМК, открыли дорогу к сельскохозяйственному производству крупным корпорациям, то есть людям, не живущим на возделываемой земле и равнодушным к ее нуждам. Громадные селекционные компании, заручившись патентами на результаты своих генетических опытов, ради прибылей выворачивают наизнанку целые экосистемы. В книге Прекрасные новые семена: Чего ждать фермерам от ГМК описаны подспудные эффекты интенсификации хозяйства за счет ГМК[8]:
«Сегодня биотехнологический гигант Monsanto и ему подобные фирмы косвенно захватили монополию на селекцию — через патенты и трансгенетические семена. Они продают очень дорогие семена, требующие к тому же больших вложений на их выращивание. Но этого мало: фермер не имеет права использовать семена собранного урожая для нового сева и скрещивания... Это настоящая генетическая революция, которая может привести к перерождению сельского хозяйства и запланированной ликвидации малых ферм...»
Семенная революция происходит в Индии, в Алжире, а в последнее время все больше в таких странах, как Зимбабве[9]. Она, среди прочих факторов, обещает превратить в сущий ад жизнь фермеров Йоркшира и Уилтшира, работающих по старинке.
В 1998 году в печать попал секретный документ фирмы Monsanto. В нем один из сотрудников исследовательского отдела фирмы выражает серьезное беспокойство по поводу непопулярности ГМК среди британцев, но с большим удовлетворением сообщает, что некоторых членов парламента удалось склонить к мысли о потенциальных преимуществах ГМК. В парламенте и в министерствах, говорилось в документе, не сомневаются, что со временем все наладится. От себя автор письма добавляет: «Я убежден, что через пять лет все будут с удовольствием есть генетически модифицированные яблоки, сливы, персики и горох...»
В 1999 году правительство Тони Блэра израсходовало 52 млн. фунтов на разработку ГМС и 13 млн. на совершенствование промышленных биотехнологических методов. В тот же год оно отпустило всего 1,7 млн. фунтов на поддержку органического фермерства. Сам Блэр метался в растерянности взад и вперед по мере развития дискуссии о ГМК, побуждаемый то своей любовью к большому бизнесу, то страхом перед газетой Дэйли-мэйл. Поначалу он высказался в пользу всесторонних разработок ГМК. На европейской конференции по биологическим наукам в 2000 году он сказал: «Геном человека сегодня доступен всем пользователям интернета, но предпринимательство, для которого создана почва патентами, дремлет под спудом...». Другие, притом громкие, выразили свое несогласие с этим. На веб-сайте принца Чарльза появилось высказывание: «Мы не должны произвольным образом распоряжаться строительными блоками дающей жизнь генетической информации...»[10]. Правительство попросило канцелярию принца снять это высказывание. Председатель совета по науке и образованию Британской медицинской ассоциации сэр Уильям Ашер сказал: «Поскольку джин ГМК вырвался из бутылки, можно ожидать, что он необратимым образом изменит нашу среду обитания...» Консультативный совет англиканской церкви по вопросам нравственности отверг просьбу министерства сельского хозяйства предоставить 125 тысяч акров церковных земель для опытов с ГМК...
Бедные, забытые, угнетенные хозяева британского ландшафта, держащие горстку животных в память о добром старом времени, но забивающие прочих, которых им не по карману продать; фермеры вроде Брайана Карутерса, который живет в окрестностях Кезика со своими коровами галловэйской породы и воспитывает детей на государственное пособие; или те свиноводы из Суффолка, — все они говорили мне, что большой сельскохозяйственный бизнес произнес над ними смертный приговор, в сознании которого они и пребывают. Один из них, в ответ на мой вопрос, что он собирается делать, пожав плечами, ответил: «Перебираться во Францию». Писатель Грэм Харви знает, где искать причину бедствий: «В начале 1950-х в Великобритании было около 454 тысяч ферм. Сейчас осталась половина, из которой всего 23 тысячи производят половину всего того, что дает наше сельское хозяйство. В период беспрецедентной материальной поддержки исчезла почти четверть миллиона ферм. Британский рацион теперь назначают промышленники и финансисты Сити...»
Преодолевая с грехом пополам один сельскохозяйственный кризис за другим, правительство, наконец, уразумело (хотя и по сей день не говорит об этом в полный голос) нарастающую бедственность политики субсидий...
Для общественности позиция правительства такова: крупномасштабное залатывание дыр с помощью брюссельского финансирования, не причиняющее вреда окружающей среде, с постоянной оглядкой на перемены на мировом рынке. Одна из работниц министерства сельского хозяйства обмолвилась в разговоре со мной, что беспокойства идут дальше того, что в правительстве готовы открыто признать. Она добавила:
«Все это напоминает мне конец британской угольной промышленности, но никто не хочет быть Иэном Макгрегором[пп-8]. Со времени эпидемии коровьего бешенства в стране исчезло 110 тысяч голов крупного рогатого скота: похоже, фермеры сжигали трупы на своей собственной земле. Тут, кроме того, затронута культура как целое. Никто не хочет признать, что иссякла некая традиция английской жизни, что прежнее фермерство уходит в прошлое. Людям, вероятно, всегда будет нужен хлеб, но ни откуда не следует, что его необходимо выращивать в Великобритании. Катастрофу в сельском хозяйстве вовсе не следует воспринимать как временную — и как несчастное стечение обстоятельств. Нет, просто что-то из традиционного фермерства у нас действительно кончилось, не все, а что-то, — но никто не может посмотреть правде в глаза...»
Наиболее полное представление о состоянии дел дает обзор консультационной фирмы Deloitte & Touche Положение в сельском хозяйстве на осень 2000 года. В нем читаем: «Этот год был худшим для фермеров в смысле заработков с момента начала наших обзоров, то есть за последние 11 лет, — и это несмотря на их строгую бережливость и снижение продажных цен...». Некоторые факты просто выходят за пределы понимания. «За последние пять лет чистый доход семейной фермы на 200 гектаров упал с 80000 до 8000 фунтов... Те фермеры, которые в последнее время значительно расширили свое хозяйство... не в состоянии поддерживать рентабельность при падении цен на продукты...».
— Плохо то, — сказал мне заведующий сельскохозяйственным отделом фирмы Марк Хилл, — что по нашим прогнозам небольшие доходы в будущем году станут прямыми убытками. Цены на продукцию и урожаи продолжают падать, а горючее вздорожало, и теперь на каждый гектар будет уходить на 25 фунтов больше.
Зато у продуктовых супермаркетов дела идут превосходно. Доналоговый доход сети супермаркетов Теско подскочил с 551 млн. фунтов в 1995 году — до 842 млн.; доход фирмы Асда — с 258 млн. до 410 млн.; доход фирмы Сейфвэй — с 176 млн. до 341 млн. Супермаркет Сомерфилд: 92 млн в 1996 году, 208,5 млн. — в 1999 году. Супермаркет Сэйнсбери: 809 млн. в 1995 году, 888 млн. — в 1999 году. Крупнейшим остается сеть фирмы Сэйнсбери, хотя Теско уже идет по пятам. Из трехтомного отчета комиссии по конкуренции[11] можно заключить, что закупочная политика супермаркетов (всех; но на Теско, по общему мнению, ложится наибольшая вина) нацелена на извлечении максимальной прибыли не в последнюю очередь за счет фермеров и сельскохозяйственных рабочих. На это не в достаточной мере обращали внимание: хотя вот уже пять лет британские супермаркеты жалуются на падение рентабельности, на деле они имеют громадные прибыли в то самое время, когда те, кто поставляет им продукцию, живут на грани полного разорения.
Более или менее очевидны три особенности британских супермаркетов. Во-первых, цены в них гораздо выше, чем в супермаркетах других стран ЕС или США. Во-вторых, цены продуктов на полках супермаркета разительно выше цен, по которым эти продукты закупаются у фермеров. Это, по словам отчета комиссии по конкуренции, «представляется свидетельством того, что некоторые гастрономические фирмы наживаются на кризисе в сельском хозяйстве». В-третьих, многие полагают, что рост гигантских супермаркетов на окраинах ударил по торговым центрам в городах и привел к исчезновению маленьких лавок. В каждом из трех обвинений имеется доля правды. В Великобритании пища обходится в среднем на 12-16% дороже, чем во Франции, Германии или Нидерландах. (Эта тенденция акцентируется сильным курсом фунта.) В отчете комиссии говорится: «В условиях конкуренции естественно было ожидать, что вся или наибольшая тяжесть всевозможных сельскохозяйственных потрясений ляжет на плечи не розничных продавцов, а фермеров; однако покупательная способность главных соперничающих сторон привела к тому, что непропорционально тяжелый удар от возрастания цен в сети поставок пришелся на мелких поставщиков, таких как фермеры». И, однако же, проблемы фермеров воспринимаются как проблемы фермеров.
На рынке господствует потребитель. Вопросы состояния окружающей среды, благосостояния людей, условий труда на фермах и справедливости не входят в компетенцию комиссии по конкуренции: она интересуется только тем, в какой мере главные супермаркеты посягают на право потребителя получать товары по настоящей цене. Однако если читать между строк отчета, то вырисовывается картина полного равнодушия к состоянию сельского хозяйства со стороны некоторых супермаркетов. Вновь и вновь мы находим свидетельства тому, до какой степени розничная торговля выжимает соки из производителей. Например, супермаркеты вынуждают производителей соглашаться «на различные не связанные со стоимостью продукта платежи или скидки, причем иногда — задним числом»; они навязывают изменения в существующих контрактах или вносят эти изменения «без надлежащего уведомления»; они «безосновательно» перекладывают риск потерь на поставщиков.
Иными словами, если супермаркет намерен выставить какой-либо продукт на своих полках, он найдет способ потребовать и получить от производителя плату за оказанную ему милость. Общий объем продажи бакалейно-гастрономических продуктов составил в 1998 году в королевстве 90 млрд. фунтов, из которых 84% пришлись на Асду, Моррисон, Сэйфвэй, Сэйнсбери, Сомерфилд и Теско. Все главные фирмы супермаркетов признают, что «требуют платы от производителей за хранение и выставление на продажу их продуктов», а также «за лучшие места на полках супермаркета». Существует поборы и на то, чтобы товары рекламировались внутри супермаркета (они называются pay to play, плати за песню). Супермаркеты оказывают на производителей давление различными путями:
— требуют улучшение условий договора в обмен на расширение ассортимента и увеличение количества продуктов производителя в супермаркете;
— отказываются от какого-либо продукта, но тут же соглашаются взять его назад на условиях скидки;
— требуют от производителей платы за конкретную рекламу продукта;
— делают на упаковке продукта надпись, из которой можно заключить, что он — британский, в то время как на самом деле он импортный. Жалобы на такие подтасовки обычно поступают от держателей свиноферм и касаются свинины, ветчины и бекона. Фирмы Сэйфвэй, Сэйнсбери и Теско отказываются признать, что прибегают к этому приему[12];
— перекладывают на производителя коммерческий риск. Обычно это происходит так: задним число супермаркет побуждает производителя снизить цену на продукт, согласованную в момент покупки; требует компенсации от производителя за продукт, которые принес меньший доход, чем ожидалось; требует компенсации за продукцию, срок годности которой истек; требует забрать назад и оплатить непроданную продукцию; отказываются выплатить компенсацию производителю, когда супермаркет ошибается в прогнозировании спроса на товар;
— прекращают дела с производителями, которые из-за погодных условий не сумели поставить согласованное количество продукции;
— требуют от производителя оплатить специальную упаковку не оправдавшей ожиданий продукции, которую супермаркет заново выставляет на продажу;
— требуют от потенциальных производителей частично оплачивать приезды управляющего по закупкам, иллюстративные материалы, этикетки, встречи с потребителями, изучение рынка, или принимать у себя в качестве гостей сотрудников супермаркета;
— требуют от производителя финансовой помощи на ремонт или возведение помещений;
— требуют частично оплатить затраты на смену штрих-кода или упаковку с указанной ценой, если продукт идет по сниженной цене[13];
— требуют, чтобы производители обращались за услугами к определенным компаниям, скажем, транспортным и упаковочным компаниям, изготовителям этикеток. Одному из поставщиков была навязана транспортная автокомпания, которая теперь фактически диктует цены на перевозку и условия перевозки. Ему не удаётся переключиться на услуги не столь крупной и более дешевой фирмы. Британская федерация печатников свидетельствует, что за место в списке, рассылаемом супермаркетами производителям, печатник должен либо делать скидки, либо платить супермаркету специальный сбор. Национальный союз фермеров заявил комиссии по конкуренции, что «некоторые супермаркеты указывают, где производителю следует покупать упаковку и к каким транспортным компаниям обращаться за перевозкой товаров, тем самым лишая производителей возможности сэкономить на этих услугах.
Не все супермаркеты прибегают к этим мерам, но производители и поставщики говорят, что вообще такие меры очень распространены...
Когда я приехал в Отфорд, погода была типично английская: моросил мелкий дождь, превращая все вокруг в сплошную кляксу. Живые изгороди были напитаны влагой, как губки. Трава хлюпала под ногой. Дорога и въезд на ферму были грязны. Приближался вечер; и белесое и холодное кентское небо быстро темнело. Иэна и Энн Картеров я нашел в гостиной их дома. На Энн был голубой костюм с искусственным цветком мака, приколотым к лацкану[пп-9]. Она — местный мировой судья, воспитана в уважении к закону, гостеприимна, прекрасно и последовательно излагает свои мысли на правильном языке южной Англии. Иэн проще; свои длинные ноги он, развалившись в кресле вытянул в точности как подросток; он свободно и с явным удовольствием говорит обо всем, что знает и чего не знает. Оба неодобрительно качают головами, слушая мои вопросы.
— Сегодня, чтобы что-то зарабатывать на земле, нужно 2500 акров, — говорит он. — Еще относительно недавно хватало шестисот, причем с подержанной техникой. При этом вы могли позволить себе послать детей в хорошую школу, а отпуск проводить на юге Франции. Сейчас об этом нечего и думать.
— Именно так, — соглашается Энн. — Компании, производящие удобрения, навязывают определенные виды своей продукции. Из-за этих ужасных субсидий овец развелось слишком много. И вся природа вокруг изменилась до полной неузнаваемости...
1 Согласно отчету МСХПРП (Изд. Госканцелярии, стр. 40, 29 октября 1999, 11 фунтов 29 пенсов) наниматели признавали, что зарплаты были слишком низкие, особенно для временных рабочих, и согласились увеличить их на 5%. Но отчет также показывает, что правительственные инспекторы не слишком преуспели в своих попытках преследования по закону тех из нанимателей, кто платил наемным рабочим вознаграждение ниже согласованного. Приведенные примеры свидетельствуют, что многие хозяева, особенно в садоводстве, все еще выплачивают рабочим незаконно низкое вознаграждение.
2 Согласно отчету МСХПРП (Изд. Госканцелярии, стр. 40, 29 октября 1999, 11 фунтов 29 пенсов) наниматели признавали, что зарплаты были слишком низкие, особенно для временных рабочих, и согласились увеличить их на 5%. Но отчет также показывает, что правительственные инспекторы не слишком преуспели в своих попытках преследования по закону тех из нанимателей, кто платил наемным рабочим вознаграждение ниже согласованного. Приведенные примеры свидетельствуют, что многие хозяева, особенно в садоводстве, все еще выплачивают рабочим незаконно низкое вознаграждение.
пп-1 The vision of Piers Plowman. Знаменитая аллитерационная поэма Уильяма Лонгланда (ок. 1330-1400) с религиозным сюжетом. — Прим. переводчика.
пп-2 Предположительное время создания — 1092 год. Имеет 70 метров в длину и 49,5 в ширину. — Прим. переводчика.
пп-3 Порода, созданная в шотландском графстве Эршир во второй половине XVIII века; по-видимому, единственная собственно британская порода крупного рогатого скота. — Прим. переводчика.
пп-4 Дословно: «Законопроект, полный законопроект, ничего кроме законопроекта» (‘The bill, the whole bill and nothing but the bill’). Речь шла о первом законопроекте реформ 1832-1885 годов. В марте 1831 года этот законопроект не прошел в парламенте одним голосом. В апреле Грэй добился от короля Вильгельма IV (1765-1837) роспуска парламента и внеочередных выборов, на которых виги одержали полную победу. О необходимости реформ говорило уже то, что такие города как Манчестер и Бирмингем не имели в палате общин ни одного прямого представителя. В новом парламенте законопроект легко прошел, но был отвергнут палатой лордов. Когда лорды отвергли его в новом чтении, Грей ушел в отставку, и на его место король назначил победителя Наполеона герцога Веллингтона. Однако настроения в стране были таковы, что Веллингтон не смог сформировать правительства. Король был вынужден вновь назначить Грея, позволил ему провести в палату лордов новых членов, и в июне 1832 года законопроект стал законом. — Прим. переводчика.
пп-5 Книжный клуб — предприятие, выпускающее и распространяющее по подписке бесплатный листок среди потенциальных покупателей книг. Левый книжный клуб был создан в 1936 году в Лондоне сэром Виктором Голланчем (1893-1967), преуспевающим издателем и автором, по убеждениям — социалистом и пацифистом. Целью клуба было сплотить общественность и интеллектуальные силы страны для борьбы с фашизмом. — Прим. переводчика.
пп-6 Кристофер Аддисон (1869-1951), барон (1937) и виконт (1945) Столлингборо, - профессор-хирург и политический деятель, член палаты общин и министр от либеральной, а затем лейбористской партии, первый министр здравоохранения Великобритании (1919-21) в правительстве Ллойд-Джорджа; автор сочинений Забытые трущобы и Практический социализм (1926). Министром сельского хозяйства был в 1929-30 гг. в лейбористском правительстве Джеймса Макдональда. В 1947 году — лорд хранитель печати, в 1948-49 — главный казначей; в 1951 — лорд председатель тайного совета. — Прим. переводчика.
3 11 января этого [вероятно, 2000] года Европейская комиссия утвердила план британского правительства выплатить пахарям-земледельцам 34 млн. фунтов в качестве компенсации за их потери с июля 1999 года от падения курса евро по отношению к фунту. Министр сельского хозяйства Ник Браун сказал в связи с этим: «Я рад сообщить, что комиссия утвердила наш план. Это — исключительный шаг, продиктованный нашим тяжелым положением...» Однако в разгар эпидемии ящура правительство, странным образом, стало утверждать, что эти деньги получены в компенсацию за забитых животных. На деле суммы совершенно определенно были предназначены на покрытие потерь от слабого евро — и не имели ничего общего с ящуром.
пп-7 Организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест в Великобритании. — Прим. переводчика.
4 Отчет Самоубийство среди фермеров, составленный Китом Хоутоном, Сью Симкинс, Аслогом Мальмбергом, Джоан Фагг и Луизой Харрисс (Stationery Office, 122 стр., 17,50 фунтов, 11 декабря 1998) показывает, что слова эти — отнюдь не шутка. Обследование было предпринято потому, что «правительство признало возрастание риска самоубийства среди фермеров Англии и Уэльса». Согласно полученным сведениям, «самоубийство среди фермеров случается чаще, чем среди представителей всех прочих профессиональных групп... большинство самоубийств... вызвано проблемами, связанными с работой (включая сюда финансовые проблемы)...» Почти половина этих проблем квалифицирована как серьезнейшие, «то есть вызванные опасениями потерять ферму».
5 Убедительная картина разрушения британской сельской жизни мерами правительства и усилиями крупных сельскохозяйственных корпораций нарисована в статье Дэвида Крэга Уничтожение природы (журнал Лондонское книжное обозрение: The London Review of Books, 8 мая 1997). Из нее взяты некоторые цифры, используемые в этой статье.
6 Шотландский отдел министерства сельского хозяйства, пищевой и рыбной промышленности опубликовал серию важных документов по этому и другим вопросам, связанным с ОСП. Они имееются в сети по адресу www.Scotland.gov.uk
7 Не все согласны с тем, что животные добавки в корм скоту — косвенное следствие политики ЕС по интенсификации сельского хозяйства. Письмо Хью Пеннингтона в Лондонском книжном обозрении (25 января 2001) показывает, что такие добавки широко применялись в Великобритании в начале XX столетия. По-видимому, точнее было бы сказать, что толчком к этому стала интенсификация хозяйства в военное время.
8 Robert Ali Brac de la Perriere and Franck Seuret. Brave New Seeds: The Threat of GM Crops to Farmers (Zed Books Ltd, 158 стр., London, 2000, 9,99 фунта)
9 В Прекрасных новых семенах агроном Фред Зинанга сообщает: «Согласно отчету, 70% процентов урожая хлопчатника в Зимбабве поступает от небольших ферм. Поскольку сопутствующие капиталовложения обыкновенно этим фермам не по карману, хлопчатник, как правило, выращивается за счет авансов от хлопковых компаний, причем в конце сезона фермеры должны возвращать эти авансы. Спрашивается: как небогатые фермеры будут справляться с тем, чтобы покупать трансгенетические семена, особенно с геном Bt, которые нужно покупать ежегодно? Monsanto прилагает все усилия к тому, чтобы внедрить хлопчатник в Зимбабве, обходя стороной обычную в подобных случаях проверку технологии и изучение экономической совместимости с местной фермерской системой... Поэтому поощрять фермеров разводить предположительно прибыльный трансгенетический хлопчатник, который на деле им совершенно не по средствам, означало бы подталкивать их к верной гибели...»
10 www.princeofwales.gov.uk
пп-8 Председатель национального совета по углю в 1980-е, во время забастовок шахтеров. — Прим. переводчика.
11 Супермаркеты: Отчет об ассортименте бакалейно-гастрономических товаров в больших сетевых магазинах Соединенного Королевства, изд. Stationery Office, три тома, 1256 стр., Лондон, 2000, цена 80 фунтов.
12 Все три фирмы (Сэйнсбери, Теско и Сэйфвэй) выразили беспокойство в связи с жалобами. Сэйфвэй заявил, что имеются «оговорки относительно того, как ответы могли бы быть представлены в отчете». «Сэйнсбери полагает, что ответы типа да/нет, которые запрашивает комиссия по конкуренции, не всегда могут быть даны на поставленные вопросы; поэтому в нескольких случаях фирма затрудняется дать однозначный ответ такого типа. Прилагается обобщающий ответ о каждом из принципов, применяемых фирмой. Мы оказались не в состоянии удостовериться, что каждый из принципов последовательно и неукоснительно применялся каждым из наших 350 (или большим числом) управляющих, заказывавших товары в течение последних пяти лет...» Администрация Теско заявила, что принятый в вопроснике подход совершенно неудовлетворителен: «из него следует, что фундаментальной основой отношений управляющего по закупкам и производителя являются двухсторонние переговоры, в ходе которых оба стараются выгадать и добиться своего. На самом же деле оба обыкновенно ищут приемлемых для каждой из сторон компромиссов...»
13 Теско утверждает, что повышение издержек происходит оттого, что производители сами настаивают на проталкивании своих продуктов, для чего требуется менять штрих-код; Сэйнсбери говорит, что доплаты согласовываются на основе взаимных уступок; Сомерфилд — что доплаты требуются не всегда; Сэйфвэй, не признающий, что он прибегает к таким методам, говорит, что «от него не ожидают платы за изменение штрих-кода на маркированных изделиях и что поскольку фирменная упаковка обычно оплачивается поставщиком-производителем, то за ее изменения супермаркет тоже заплатит».
пп-9 Такие цветки выдают тем, кто сделал денежное пожертвование к ноябрьскому дню поминовения павших в мировых войнах. — Прим. переводчика.
Перевод Юрия Колкера, март 2002,
Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 9 ноября 2011
журнал ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ФОРУМ (Сан-Фрациско / Москва) №10, 2002 (с искажениями).
