Вот любопытный документ, найденный при разборе старых бумаг.
На дворе 1975 год, за окном ненавистный Ленинград, в будущем — непроглядная ночь: всё отнято, я на грани самоубийства, выход один: смерть… но умирать не хочется…
Кто там не бывал, меня не поймёт. Я и сам уже бессилен проникнуть в эту чёрную дыру, ощутить до конца владевший мною ужас. Обстоятельства места и времени можно не перечислять. Причина одна: произошла социализация в социалистическом раю. В 1971 году я был молод, одинок, отвечал только за себя и чувствовал себя счастливейшим человеком на свете, потому что стихи писались сами собою. В 1975 году у меня на руках больные жена и дочь, а стихи ушли. Бедность и бесправие не пугали меня в 1971 году, но схватили за глотку в 1975 году.
Объединение в библиотеке при ткацкой фабрике Большевичка было крохотным кружком под покровительством Кушнера. Кроме наставника, библиотекаря Регины Серебряной и Тани меня могли слушать Валерий Скобло, Владимир Ханан, Константин Ескин, Татьяна Котович, Александр Танков, но лиц я не помню и ни за одного из них не поручусь…
Понятно, что бешенство отчаянья, которым продиктованы эти строки, не в ладу с их прямым содержанием. Понятно и то, что в них присутствует вызов Кушнеру.
Полный текст заявления не найден. Этот фрагмент служил введением к первой (1975) машинописной версии книги Послесловие.
Ю. К.
26 августа 2018,
Боремвуд, Хартфордшир
Из «Заявления по поводу обсуждения моих стихов», прочитанного 13 мая 1975 на литературном семинаре объединения «Большевичка»
…не знаю, буду ли я когда-либо еще писать, и нисколько не интересуюсь этим вопросом. Я не считаю себя поэтом и решительно не хочу им быть. На сегодняшнее обсуждение я согласился только из респектабельности: мне случалось резко критиковать некоторых ни в чем мне не уступающих участников вашего семинара.
Я не поэт, никогда им не был и никогда не буду. Всех, кто сохранил ко мне сколько-нибудь добрых чувств, я прошу никогда не ставить этого словечка рядом с моим именем. Пусть поэтами остаются Маяковский и Светлов, Дудин и Рождественский, Асадов и Вознесенский — им надо быть кем-то, иначе опустеет графа №6 «Социальное положение» в их краснокожих паспортинах. Скажите, не смешно ли назвать поэтом Пушкина? Не то же ли это, что назвать мыслителем Христа? Поэзия, как и религия, — это способ общения с Богом: из нее нельзя делать профессию. Как всякий способ, она сопряжена с техникой, роднящей ее с ремеслом. Хирургу, даже если он — Альберт Швейцер, необходим скальпель: Бог водит рукой, держащей его. Я писал стихи, пока чувствовал религиозный голод. Но, либо мой скальпель оказался плох, либо небеса опустели. В настоящее время моя единственная цель — выжить в вашем растущем и крепнущем мире, не лишившись рассудка или совести. Видно, что эта моя цель плохо согласуется с целями русской поэзии, на которую мне наплевать. Поэтому я думаю, что сегодняшнее обсуждение моих стихов — последнее.
Юрий Колкер
[13 мая 1975,
Ленинград;
помещено в сеть 26 августа 2018]
