Нам потребуются годы и десятилетия, чтобы по-настоящему уяснить себе значение Бродского, но кое-что можно с уверенностью сказать уже сейчас. Прежде всего он был эпоним: он сообщил свое имя важному этапу развития русской поэзии. Двадцать пять лет — с середины 1960-х до конца 1980-х — всегда будут связаны в ней прежде всего и преимущественно с Бродским. Девяностые годы, годы его большой славы, отнести к этому периоду уже не удается. Эпоха Бродского кончилась вместе с концом Советского Союза, от которого поэт зависел, ибо отталкивался. Пафос отвержения, неприятия — одна из важнейших черт поэзии Бродского. Каждый современный русский писатель — в той или иной мере продукт советского времени, и Бродский — не исключение. Империя зла была необходима ему, она сообщала напряженность и высоту его положению изгнанника. Те, кто вложил меньше души в противостояние режиму, меньше зависели от этого режима в творческом отношении. Здесь заключен трагический парадокс. Можно по пальцам перечислить тех, кто внес непосредственный вклад в разрушение Советского Союза. Бродский попадает в эту героическую горстку. Он — Давид, победивший Голиафа. Но своей победой он способствовал пересыханию источника, из которого черпал.
Эпоха Бродского в русской поэзии имеет еще одно имя: бронзовый век. Каждый из трех благородных металлов отозвался в имени одного из наших поэтов. Золотой век был веком Пушкина, серебряный — веком Блока. Тютчев назвал Пушкина первой любовью России; Блок — ее несомненная вторая любовь; Бродского правильно было бы считать третьей любовью. Речь здесь идет не о месте поэтов в литературной табели о рангах — уже хотя бы потому, что Блока в значительной степени заслонили поэты большой четверки, достигшие зрелости еще при его жизни, но эпонимами не ставшие. Еще меньше можем мы говорить о всенародной любви или всенародном признании. Ни Пушкин, ни Блок, ни Бродский не имели при жизни более нескольких сот настоящих читателей. Блока приняли и признали вождем своего времени далеко не все современники: достаточно вспомнить Бунина. Так же точно и Бродского по сей день деятельно не любят и отрицают многие, а многие — равнодушны к нему. Но лишь трижды в русской истории поэты были подхвачены и вынесены к вершинам славы волной непроизвольного народного восхищения, и эти трое — Пушкин, Блок и Бродский. Трижды молодость русской литературы заявила о себе стихийной потребностью в лидере. Четвертого в этом ряду может вовсе не оказаться. Зрелые литературы обходятся без национальных поэтов и не бывают моноцентричны.
Бродский родился и большую часть своей жизни прожил в Ленинграде, но было бы ошибкой считать его поэтом петербургской школы. Заостряя характеристики до карикатуры, можно сказать, что петербуржцы бормочут стихи себе под нос, а москвичи выкрикивают их с эстрады. В этом смысле Бродский — несомненный москвич. Футуристическое начало лишь прикрыто в его стихах акмеистической эмалью. Сам Бродский очень не любил, когда его сравнивали с Маяковским, но родство это давно подмечено и установлено. Муза Бродского требовала подмостков уже потому, что питалась отрицанием. Отрицалась не только родная советская купель, но и обыватель, тоже необходимый поэту по принципу ex adverso. Это противостояние толпе делает Бродского запоздалым романтиком. О том же говорит и жажда широкой аудитории, прямо прослеживаемая в его стихах.
Для понимания Бродского важно не упускать из виду, что поэт не получил систематического образования и не прошел обычной, тягостной, но воспитывающей, школы литературного ученичества. От этих скучных вещей он заслонился бунтом, большим скачком, противопоставил им свой громадный талант. Но эта недостаточность тревожила поэта, и это не случайно. Даже если мы единодушно признаем Бродского величайшим поэтом наших дней, мы и тогда не сможем сказать, что он владел русским языком и русским стихом лучше всех других своих современников. Здесь он подобен Блоку, который тоже грандиозным дарованием искупал недостаток прямого литературного мастерства.
Бунин назвал Блока немцем — мы с не меньшим основанием можем считать Бродского англосаксом. Он попытался пересадить на русскую почву дыхание английского стиха. Неудовлетворенность установившейся просодией — еще одно косвенное подтверждение авангардистской природы дарования Бродского. Современная русская просодия, восходящая к Ломоносову, продержалась без существенных перемен более двух веков. Она устояла перед коренной ломкой, затеянной футуристами. Раскройте наугад несколько поэтических сборников последних лет и вы увидите, что правильные метры преобладают. Привьется ли начинание Бродского, сказать затруднительно, но можно не сомневаться, что старый русский стих, давно ставший народным, еще постоит за себя, — недаром про него сказано: «Он крепче всех твердынь России, славнее всех ее знамен.»
На Бродского практически не было обычной критики. Почти всё написанное о нем — либо славословия, либо ругань. Славословия рано перешли в литературоведческие изыскания. Всё это не могло не сказаться на становлении и творчестве поэта. Здесь — еще один трагический парадокс. Большая и долгая слава в творческом отношении опустошительна. Возможный выход из этого тупика — покаяние в духе Толстого. Такого самоуничижительного покаяния, наметившегося у Блока, у Бродского мы не находим. Всё это наводит на мысль, что третья любовь России продлится не дольше второй. Как и Блок, Бродский сделал слишком большую ставку на контекст эпохи. Вместе с контекстом обычно уходит в песок и слава поэта.
Любовь нередко идет рука об руку с ненавистью. Бродского не признают и отвергают, во-первых, прямые завистники (которых можно не брать в расчет), во-вторых, те непостижимые для западного ума русские, для которых Бродский — прежде всего еврей, и тем самым уже не русский поэт. Им, разумеется, тоже можно было бы не возражать, если бы не соблазнительная возможность еще раз показать всю несостоятельность культурного расизма. На примере Бродского с необычайной ясностью проступает столь часто наблюдаемое преобладание культуры над биологией. Кем бы ни считал себя сам поэт, но по типу поведения он — именно русский. Он заявил об этом в двух своих важнейших проявлениях: в страстном отношении к оставленному отечеству и в понимании свободы не как полноправия в обществе, а как возможности ухода из общества.
Не только своим творчеством, но и своею судьбой Бродский раздвинул русскую ойкумену. Земной путь поэта — в числе важнейших его произведений. Нобелевская премия досталась Бродскому по праву — как самому яркому представителю литературы нравственного сопротивления большевизму. В ней отмечен и человеческий подвиг поэта, еще при жизни ставшего легендой. Однако было бы ошибкой сводить всё дарование Бродского к области, смежной с литературой, как нередко поступают те, кто равнодушен к его стихам. Верно, что все пятеро русских нобелевских лауреатов получили свои награды с учетом обстоятельств, внешних по отношению к литературе, — но в случае с Бродским шведская академия не просчиталась. Личный магнетизм Бродского лишь утвердил, а всемирная слава увенчала главное в поэте: его дар песнопевца. Его стихи, и лишь затем — его слава, сообщили нашей поэзии новое измерение, а нам с вами — небывалое прежде чувство свободы.
15.02.96,
Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 13.04.18
