С первых моих дней в Лондоне, с конца 1989 года, мне советовали найти переводчика и перевести мои стихи на английский язык. Я отказывался. Я всегда считал, что переводить живых поэтов неправильно; что при жизни поэта его значение заслонено злобой дня и уяснено быть не может. Вскоре переводчики сами стали предлагать мне свою помощь. Каждому я пытался втолковать моё отношение; каждому, кроме того, сказал:
— Перевод моих стихов — не моё дело. Я в нём не заинтересован и участвовать не буду. Стихи, даже самые великие, бедны смыслом, который можно перенести в другой язык. Они живы слиянием звука и смысла в родном языке поэта. Пусть моё стихотворение вдохновило вас, и вы его перевели, — упомянутого слияния в переводе нет, значит, нет и меня. Ваши, а не мои звуки, услышат ваши читатели. Причём здесь я? Что я продаю, участвуя в вашем бизнесе? Только моё имя, искажённое звуками чужого языка. Без этого я обойдусь. Я слишком люблю стихи. Прокормлюсь трудом, со стихами не связанным.
Никто моих слов не понял.
И вот, будучи в очередной раз приглашен выступить со стихами в Пушкинском клубе (старом, допутинском; в доме 46 по Ladbroke Grove, W14 4AP), я решил объясниться разом со многими… Напрасный труд! Меня опять не поняли. Отчётливо помню скучающие лица в маленькой гостиной клуба. Но дело своё я сделал честно и спустя семнадцать лет думаю почти так же… — с поправкой на возраст и эпоху. Апрельские тезисы (их девять, по числу муз) проникнуты верой, надеждой и любовью.
Так возник этот манифест одиночки.
Ю. К.
5 марта 2014,
Боремвуд, Хартфордшир
1. На первый взгляд кажется, что поэт — самый несчастный из служителей Аполлона. Живопись, музыка и скульптура не знают языкового барьера, тогда как поэтическая мысль, нераздельно слитая с поэтической формой, замкнута в пределах одного языка и, по видимости, нуждается в переводе, — ведь должны же и представители других культур заглянуть в нашу сокровищницу.
2. В действительности всё обстоит как раз наоборот. Поэт счастливее художника и композитора потому, что его трудам самою природой предписан более длительный инкубационный период. Произведение искусства — живой организм, и, как всякий организм, оно должно достигнуть зрелости. Новорожденный может стать вождем или мыслителем, но странно воздавать ему почести при рождении, — ведь он может не стать никем.
3. В таком подходе уже содержится определение искусства слова — то самое определение, которого до сих пор нет у присяжного литературоведения. Текст тем больше является произведением искусства, чем дольше он живет. Текст, написанный для радио, устаревает через час, срок жизни газетного текста — дни, а великая книга живет веками.
4. Что до заглядывания в сокровищницу чужой культуры, то это — увлекательное, но рискованное предприятие. Как водитель-дальтоник на перекрестке, вы можете поехать на красный свет, приняв его за зеленый. Полтора века французы, читавшие Пушкина в переводах, только плечами пожимали. «Ваш классик, — говорили они, — сама банальность, какой-то Эжен Манюэль для института благородных девиц!» А весь фокус состоял в том, что Евгений Онегин был переведен на французский — ... прозой.
5. С эпохи романтизма повелось, что жизнь и смерть поэта — в числе важнейших его произведений. Иной раз они даже перевешивают в нашем эстетическом восприятии всё написанное им (Волошин, Гумилев). Пока жизнь поэта не завершена, прочие его произведения тоже остаются незавершенными, — и не потому, что он может их поправить, а главным образом потому, что каждое событие жизни поэта добавляет к ним некое содержание. Уже из этого видно, что самый лучший перевод написанного вчера стихотворения — простое верхоглядство.
6. Величайшее искушение поэта — попробовать при жизни утвердиться в чужой культуре. Обыкновенно это надежнейший и самый прямой путь к прижизненной славе — недаром ведь говорят, что нет пророка в своем отечестве. Тот, кого признали за рубежом, будет признан и на родине. Но в этом выборе, в этой ставке на чужое есть неустранимый элемент недобросовестности. Получается, что и на родине, и за рубежом поэта ценят не за то, за что сам он себя ценит.
7. Странно видеть, как поэт, ревниво до страсти относящийся к своим стихам, не позволяющий редактору поменять в них запятой, не то что слова, — с готовностью отдает их под нож переводчику. У переводчика стихи могут стать даже лучше, чем они были в оригинале, — но в любом случае это будут другие стихи.
8. Значительная часть всякого общества не воспринимает поэзии; другая — воспринимает поэзию искаженной. Люди, глухие к слиянию звука и смысла в стихе, не глупее поэта, — но они ждут от стихов не того, что вложил в них поэт. И как раз именно среди этих людей встречается самый живой интерес к переводной поэзии.
9. Как бы мы ни овладели языком, на котором не осмысляли мира в первые пять лет нашей жизни, для нас нет доступа в святая святых этого языка, и домогаться этого места не стоит. Если же, вопреки правилу, трансплантация удалась, то это и есть единственно возможная для поэта измена родине.
14 апреля 1997,
Боремвуд, Хартфордшир
помещено в сеть 6 марта 2014
читано 15 апреля 1997 в ПУШКИНСКОМ КЛУБЕ (старом) по адресу 46 Ladbroke Grove, W14 4AP London
