Сколь ни богат необычайными судьбами уходящий век, судьба Леопольда Вайса не затеряется среди самых причудливых из них. Не напрягайте память: в историю этот человек вошел под другим именем. Но и первая половина его жизни — жизни собственно Вайса — была далеко не ординарна. Родился он в 1900 году, в галицийском городе Львове, тогда принадлежавшем Австро-Венгрии, в еврейской семье, уже частично ассимилированной. Дедом его был ортодоксальный раввин, отцом — преуспевающий адвокат. Легко вообразить себе возможности, которые открывались перед способным молодым человеком. Он мог стать предпринимателем, юристом, журналистом или писателем, притом не обязательно немецким. Он мог увлечься политикой, примкнуть к социал-демократам или сионистам. Наконец, он мог сделаться физиком или врачом. Жизнь его могла завершиться в нацистских или советских концлагерях. Дарования Вайсу были отпущены незаурядные, и осуществись одна из этих судеб, мы бы сейчас, вероятно, говорили о совсем другом человеке: о новом Ротшильде или продолжателе Фрейда, о сотруднике Эйнштейна или сопернике Фейхтвангера, о соратнике Карла Радека или преемнике Хаима Вейцмана. Но ни одна из этих возможностей не осуществилась.
В 1914 году, подделав документы (приписав себе лишние два года), Леопольд Вайс в возрасте 14 лет вступил в австрийскую армию — чтобы сражаться на фронтах первой мировой войны против держав Антанты. Подделка открылась, и его вернули домой — с тем, чтобы призвать четыре года спустя, когда патриотического пылу у юноши поубавилось. В боях он не участвовал: помешала революция, положившая конец войне. Вайс поступает в Венский университет с намерением изучать философию и историю искусств, но вскоре бросает учебу ради занятий журналистикой. Сперва он пробует силы в Праге, затем в Берлине. В начале 1920-х годов он — завсегдатай салонов и кафе берлинской богемы, правда — на вторых ролях. Успех поначалу ему не сопутствовал.
Европа переживала время напряженных интеллектуальных и духовных исканий во всех областях, от физики и техники до поэзии и религии. Кризис рационализма расшатал устои старого мира — и раздвинул горизонты человечества. В центре внимания была недавняя большевистская революция в России, выбросившая за рубеж более миллиона беженцев. В одном Берлине русская община насчитывала от ста до двухсот тысяч человек, через нее прошли едва ли не все известнейшие писатели той поры. Размежевание на своих и чужих еще полностью не завершилось, многие жили там с советскими паспортами. Появлялись и крупные чиновники новой России. В жизни Вайса поворотным моментом явилась встреча с женой Горького Екатериной Павловной Пешковой, которая приехала в Берлин инкогнито — для сбора средств в пользу голодавшего Поволжья. Вайс вызвал у нее доверие столь сильное, что Пешкова, нарочно или случайно, рассказала ему о действительных масштабах бедствия — и этим открыла дорогу к славе. Для молодого журналиста это была судьбоносная удача. Статья Вайса произвела впечатление разорвавшейся бомбы. После ее публикации сразу несколько крупнейших берлинских газет предложили ему сотрудничество. Будущее молодого человека казалось обеспеченным — и Вайс не замедлил распорядиться своим успехом.
Прежде всего, он принял предложение газеты Франкфуртер–цайтунг и, в качестве ее корреспондента, заручившись сверх того приглашением своего дяди, психиатра одной из иерусалимских больниц и известного фрейдиста, отправился на Ближний Восток — за новой славой. Его палестинские репортажи привлекли к нему большое внимание и укрепили репутацию Вайса. Позже они вышли отдельным изданием.
Разумеется, Вайс не мог не испытывать некоторого интереса к сионизму, в ту пору вызывавшему всеобщее любопытство. Как Вайс относился к этому молодому движению в Европе, в точности неизвестно, — но в Палестине он увидел его с самой неприглядной стороны, о чем и заявил без обиняков вождям сионизма, в том числе будущему первому президенту Израиля Хаиму Вейцману. Наоборот, арабский мир взволновал и не на шутку заинтересовал молодого журналиста. Он принялся путешествовать, объездил страны Северной Африки, у мусульман именуемые Магрибом, побывал в Трансиордании. Значение Германии в ту пору быстро возрастало, и перед влиятельным немецким корреспондентом были открыты все двери. Вайс близко знакомится не только с бытом и нравами арабов, но и с лидерами мусульманских стран. Многие из этих знакомств переросли в многолетнюю дружбу.
Проведя три года на Востоке, Вайс в 1924 году возвращается в Европу. Здесь он прочитал цикл лекций в берлинской Академии геополитики и в течение некоторого времени работал в штате газеты Франкфуртер–цайтунг. Однако его тянуло назад, в новый, тогда еще мало известный европейцам мир ислама, к полюбившимся ему людям и обычаям. Он отправляется в Египет, а по пути заезжает в Вену, чтобы повидаться с родителями. Встреча эта оказалось последней: отцу и матери Леопольда Вайса суждено было погибнуть в нацистских концлагерях…
На Востоке Вайс вновь много путешествует и много пишет. Его статьи не только нравятся читателям, но и привлекают внимание востоковедов. Написаны они без тени высокомерия, наоборот, со страстью и сочувствием. Молодого журналиста буквально заворожила аравийская пустыня и ее люди. А там в это время совершались важные политические события. В 1920-е годы, в ходе объединительных войн, династия Саудидов вернула себе власть над большей частью полуострова; возникла сегодняшняя Саудовская Аравия. Впрочем, точнее было бы считать ее другой страной. Той Аравии, которую полюбил Вайс, больше не существует: нефть выдвинула молодое государство на сцену мировой политики, одновременно лишив ее патриархального быта и гармонической цельности. Позже Вайс напишет о тогдашней Аравии:
«У меня роман с этой страной, и я переживаю его с такой полнотой и силой, как ни один европеец. Никто, я убежден в этом, не сможет устоять перед очарованием аравийской жизни, если хоть недолго поживет с арабами, никто не сумеет вырвать Аравию из своего сердца. Даже покидая этот край, человек навсегда унесет с собою частицу упоительной атмосферы пустыни — и будет мучиться ностальгией в красивейших и богатейших странах мира…»
Вайс подружился с основателем нового государства, королем Абдулом Азизом ибн–Саудом.
«Он называет меня другом, хотя мы далеко не равны в своем положении: ведь он король, а я — всего лишь журналист. Но и я решаюсь говорить, что мы друзья, ибо он поверяет мне свои сокровеннейшие мысли, причем делает это с такой же щедростью, с какой помогает людям…»
Но Вайсу не сидится в гостеприимной Аравии. Он уже в Каире, где его ждет еще одна судьбоносная встреча, на этот раз — с мусульманским ученым Мустафой аль-Мараги. Этот мудрец оказал на Вайса влияние столь мощное, что тот решил коренным образом изменить всю свою жизнь и навсегда порвать с прошлым…
Здесь, собственно, судьба Вайса и обрывается. В 1926 году он переходит в ислам и принимает имя Мухаммеда Асада, — случай редкий, если не беспримерный: в прошлом евреи, случалось, переходили в ислам и играли видную роль в мусульманских странах, но всегда это были сефардийские евреи, близкие к арабам по языку и культуре. Правда, в Германии 1920-х годов, раздавленной и растерянной после поражения в первой мировой войне, мусульманство было в моде; известно немало случаев принятия его вчерашними христианами. Но переход в ислам ашкеназийского (европейского) еврея всё-таки оставался редкостью. (Мы припоминаем еще только один случай: писателя Лео Нуссимбаума, автора романа Али и Нино, вышедшего под псевдонимом Курбан Саид, — но как ни своеобразен был этот человек, Леопольда Вайса он собою не заслоняет.)
В Каире, в знаменитом на весь Восток университете аль-Ахзар, Асад изучает арабский язык. Но он был создан бедуином — или таковым его сделала пустыня. Со своей женой Эльзой, тоже принявшей веру пророка, Асад вновь едет к песчаному королю ибн–Сауду — бродяжничать на верблюдах в его обширных владениях, писать об этом удивительном мире, а в минуты отдыха — вести философские беседы с просвещенным монархом. Утверждают, что Асад побывал в самых недоступных уголках пустыни.
Очерки Асада начала 1930-х (и более поздние) — статьи уже не журналиста, а ученого. Его сравнивают с английским путешественником прошлого века Ричардом Бертоном, открывшим озеро Танганьика, а еще чаще — с англичанином Томасом-Эдвардом Лоренсом, иначе Лоуренсом Аравийским, другим европейским авантюристом, влюбившимся в Аравийскую пустыню и поэтизировавшим ее (правда, не словом, а делом). С Лоренсом Асада в особенности сближает рискованность его экспедиций и жажда приключений. Но Асад идет дальше своего знаменитого предшественника: он хочет до конца сродниться с этой стихией, стать ее частью. В 1954 году выходит его автобиографически-исповедальная книга Дорога в Мекку (которую мы решимся сравнить с Самопознанием Бердяева или Исповедью Толстого), повествующая о духовном перевоплощении, или, говоря словами самого Асада, «о сознательном, совершенном от всего сердца переходе из одной культурной среды в другую».
В 1930-е годы Асад побывал в Иране. Здесь с конца 1920-х годов Риза-шах Пехлеви (1878-1944) занимался тем, что в России, шестьдесят лет спустя, с легкой руки Горбачева стали называть перестройкой. В дальнейшем все усилия этого монарха и его преемника Мохаммеда–Резы Пехлеви были сметены так называемой иранской революцией, но в ту пору реформы казались обнадеживающими. Асад тотчас вошел в самую сердцевину иранских проблем, в том числе и духовных. Из его статей, десятилетиями сохранявших свое значение, европейцы узнали о пропасти между иранскими шиитами и аравийскими суннитами, об их вражде, имеющей многовековую историю.
Ортодоксальным течением в исламе является суннизм. Сунна по-арабски — священное предание, дополняющее Коран. Первыми халифами (то есть преемниками Магомета, а затем и наместниками Бога) были сунниты. Халиф совмещает функции светского и духовного вождя всей громадной общины, которая у мусульман обнимает всех правоверных, то есть стоит над государством и в известном смысле даже отрицает его. Одна из важнейших идей суннизма — идея мусульманской демократии: единодушие всей общины (особенно при решении вопроса о власти). Шиизм отличается иным пониманием института верховной власти. Он традиционно отвергает суннитских халифов как узурпаторов, противопоставляя им свою династию имамов, первым из которых был зять пророка Али, женатый на дочери пророка Фатиме. Титул имама равнозначен титулу халифа, хотя история оттенила каждый из них своими особенностями. В отличие от суннизма, в шиизме право толковать и применять божественный закон принадлежит лишь имаму и, от его имени, муджтахидам, у каждого из которых предполагается непосредственная духовная связь со «скрытым имамом». На деле религиозные учителя в шиизме пользуются несколько большей свободой. Оплотом шиизма с седьмого века и по сей день является Иран.
Все это Мухаммед Асад увидел в Иране во всей полноте одним из первых среди европейцев. В его статьях тотчас обозначается тема, которой предстояло вскоре сделаться первостепенной в его творчестве: создание правового мусульманского государства, развитие и углубление самого понятия государства, неизвестного традиционному исламу, выделение государства из общины.
Из Ирана Асад едет в советскую Среднюю Азию, но быстро убеждается, что правоверному мусульманину там не место. В Туркмении, в старинном городе Мерве на реке Мургаб, некогда самобытном культурном центре, знаменитом купцами и учеными (город еще не был переименован в Мары и награжден орденом Ленина за успехи в овцеводстве), городское начальство рассказывает Асаду об успешной борьбе с пережитками феодализма. Асад видит характерную сцену: местные атеисты швыряют свиные головы за ограду единственной городской мечети. Вдобавок мулла этой мечети оказывается осведомителем, доносящим о своих же прихожанах…
Между тем Асад, сам того не зная, находится на пороге нового поприща. Из Туркмении он едет в британскую Индию и здесь встречается с Мухаммедом Икбалом (1877-1938), поэтом, в стихах которого, как у Лермонтова, звезда говорит со звездою; философом-реформистом, одним из поборников обновления ислама. Икбалу оставалось жить считанные месяцы. Он словно бы дожидался приезда Асада, чтобы благословить его как своего преемника и препоручить ему дело всей своей жизни: создание независимого Пакистана.
Икбал с первого взгляда понял, кого он имеет в Асаде. Именно такому человеку было под силу продолжить его труд по разработке идеологических основ мусульманского государства в Индостане. Оба считали, что без такого государства индийским мусульманам не вырваться из подчинения более древней и развитой индуистской культуре. Асад со страстью принимается за работу. К моменту выделения Пакистана из Индии в 1947 году авторитет Асада был столь высок, а вклад столь несомненен, что он, журналист, был приглашен в состав руководства нового независимого государства и впервые в своей жизни становится чиновником. Сначала Асад возглавляет ближневосточный отдел министерства иностранных дел, а затем становится полномочным послом Пакистана при ООН.
Это был пик известности Асада. Он привлекал к себе все взоры. Даже люди, никогда не слышавшие его имени, всюду обращали на него внимание. Уже внешность его была колоритна и необычна — человек в арабском одеянии, с явно европейскими чертами лица. При более близком знакомстве поражало другое: его знание ислама, широта его эрудиции и страстная заинтересованность, характерная для прозелитов. Решительно все отмечают его доброту и мягкость. Эти качества сослужили Асаду известную службу на дипломатическом поприще, облегчив установление дружеских отношений с послами арабских стран при ООН и другими дипломатами.
В 1951 году, после четверти века непрерывной жизни среди мусульман, Асад вновь оказывается на Западе, — сначала в Париже, а затем в Нью-Йорке: при ООН. Запад отнесся к нему с живейшим любопытством и вниманием, не в последнюю очередь потому, что теперь это был влиятельный дипломат, участвовавший от имени своей многомиллионной страны в решении мировых проблем.
Независимость Туниса, Марокко, Алжира, стран итальянской Африки, палестинские дела, египетская революция, статус Пенджаба и Кашмира — вот неполный перечень проблем, в обсуждении и решении которых участвовал Мухаммед Асад. Политику только что возникшего Пакистана приходилось формировать в непростых условиях. Набирала силу холодная война, молодым государствам необходимо было определить свои отношения не только между собою, но и к сверхдержавам. В самом Пакистане было неспокойно — назревал военный переворот, который вскоре и положил конец дипломатической карьере Асада. Любопытно, что генерал Айюб-хан, захвативший власть в 1955 году, уговаривал Асада остаться в стране и на государственной службе, но тот предпочел уехать. Слишком много сил и сердца вложил он в пакистанскую конституцию, которая готовилась восемь лет, а действовала полгода.
Другой пакистанский диктатор, генерал Зияя-уль-Хак, уже в 1980-е годы, тоже искал дружбы Асада, но погиб в авиационной катастрофе прежде, чем Асад успел принять какое-либо решение и ответить ему. Что же касается конституции, то именно Асад сумел настоять на внесении в нее статьи, открывающей женщинам путь к высшим государственным должностям. Впоследствии это позволило госпоже Беназир Бхутто стать премьер-министром Пакистана.
Выйдя в отставку, Асад все свои силы отдал тому, что считал делом своей жизни: переводу на английский язык Корана. Перевод этот выходит в свет лишь в 1980 году — под названием Откровение Корана и с несколько вызывающим посвящением: «Тем, кто думает», являющимся, впрочем, цитатой из того же Корана. Сразу же прозвучала мысль о том, что в литературном отношении этот перевод не знает себе равных. Что же касается истолкования священной для мусульман книги, то версия Асада вызвала у многих раздражение и гнев. До этого Асада считали не только превосходным знатоком ислама, но и традиционалистом, — теперь в нем заподозрили затаившегося центрально-европейского либерала. Говорили и писали, что его интерпретация Корана выполнена в русле модернистских толкований ислама и, по сути, является скорее комментарием, чем переводом. (Например, слово джинны Асад передаёт как бессознательные силы, что совершенно не устраивает мусульман-традиционалистов, которые, как и католики, верят в сверхъестественное.)
Но была и еще одна причина для неудовольствия. Утверждали, что перевод Асада слишком похож на перевод сэра Зафруллы-хана, в прошлом министра иностранных дел Пакистана, под началом которого Асад одно время работал. Это не был упрек в литературном заимствовании. Дело в том, что сэр Зафрулла принадлежал к секте ахмадийцев (основанной в 1889 году в Пенджабе), а она со дня своего появления подвергается гонениям в мусульманском мире — за то, что якобы подрывает основы ислама. Особенностью ахмадийцев является то, что они толкуют допускающие толкование места в Коране самым миролюбивым образом. В точности то же можно сказать и о толкованиях Асада. Между прочим, сэру Зафрулле пришлось — именно за его принадлежность к ахмадийцам — оставить все свои посты в пакистанском правительстве. (Выйдя в отставку он, в течение многих лет был председателем Международного суда в Гааге.) И не только ему это повредило. В 1953 году пакистанское правительство Ходжи Назимуддина пало из-за одного только подозрения в том, что премьер-министр сочувствует секте. Отношение самого Асада к ахмадийцам не вполне ясно. Можно допустить, что он, несмотря на текстуальные совпадения его перевода с ахмадийским, не имел ничего общего с этой общиной, которую с одинаковым неправедным рвением гонят и сунниты, и шииты.
Другой причиной вскрывшегося раздражения против Асада было неприятие им так называемой иранской революции, совершенной, как уверяют ее приверженцы, во имя ислама. Асад прямо называл эту революцию катастрофой. Он спрашивал: что в ней собственно мусульманского? Ведь и прежде, на протяжении веков, мусульмане во всех аспектах своей жизни руководствовались предписаниями религии. В особенности решительно Асад выступал против жестокостей революции, против ее фанатизма, противоречащего, как он настаивал, этике ислама. С иранской революции берет начало разочарование Асада в реальном мусульманском мире, с годами всё крепнувшее. Одновременно идет на убыль его влияние и значение.
Асад так и не признал титула имама за аятоллой Хомейни. Понятно, в какой мере это подрывало его положение в Иране и кое-где за его пределами. Но и другие мусульманские страны тоже обманули ожидания Асада. Со всею очевидностью проступила, с одной стороны, косность саудовского режима, тяготеющего к фундаментализму, а с другой — то, что Асад в глубине души действительно был и остался либералом и реформатором. Всё слышнее становились голоса тех, кто на протяжении многих лет твердил, что Асад подкуплен саудовской верхушкой, потому и нападает на ненавистную Эр-Рияду иранскую революцию. Вместе с тем саудовский двор хоть и постепенно, но тоже охладевает к Асаду, Асад же, в свою очередь, — к этому двору. Но всё же окончательного разрыва не происходит, и в старости Асад имел доходы, поступавшие с Аравийского полуострова.
Около девятнадцати лет Асад прожил в марокканском городе Танжере. Здесь он завершил свой перевод Корана, здесь же (а также в Швейцарии) изыскал средства для опубликования этого перевода, испугавшего крупных издателей. В Марокко увидели свет и другие его труды: Принципы мусульманского государства; Сахих аль-Бухари: Ранние годы ислама, а также книга под названием Это наш закон и другие очерки. Здесь Асада застала весть о войне между Ираком и Ираном, глубоко поразившая его. Узнав о ней, он переселяется в Лиссабон. Но это не было бегством или возвращением в христианский мир, который он покинул в юности. Нет, Асад остался мусульманином, и даже, при всех своих разочарованиях, не мог жить в полном отрыве от мусульманского мира, в котором видел свою духовную родину.
Из Лиссабона Асад переезжает в небольшое испанское местечко Марбелла, неподалеку от города Михаса в испанской Гранаде. Здесь сохранилась не только память о господстве ислама на Пиренейском полуострове, но и верующие мусульмане, и действующие мечети. Полагают, что город Михас как-то связан с саудовской династией, и даже что мечеть здесь — «саудовская». Сюда, в последнее пристанище Асада, в гости к нему наезжал его друг и покровитель, бывший министр нефтяной промышленности Саудовской Аравии шейх Ямани. Сюда же адресовал свои письма губернатор Эр-Рияда, брат короля эмир Салман, настойчиво звавший Асада в Аравию. Но состарившийся Асад переезжать не захотел. В последние годы он писал вторую часть своей автобиографии, Возвращение сердца. Завершить этот труд ему не было суждено…
Портрет Мухаммеда Асада будет неполон, если мы не приведем его слов, обнаруживающих свободомыслие и либерализм этого своеобразнейшего человека:
«Многие полагают, что если закрыть лицо женщины паранджой, то это и есть подлинный путь к исламу. Но это далеко не так. Во времена пророка лица закрывали только жены самого Мухаммеда, и было бы ошибкой выводить из этого общее правило. Ни священное писание, ни сунна не предписывают этого всем женщинам…»
Асад был женат трижды. Эльза умерла еще в Саудовской Аравии, до поездки Асада в Индию. Вторая жена, аравитянка, родила ему единственного сына и тоже умерла молодой. Свою третью жену, Полу Химиду, родом из Бостона, он встретил в Америке, когда представлял Пакистан при ООН.
В течение всей жизни Асад настаивал, что между либеральной демократией и исламом существует глубинное родство. Как либеральный демократ подходил он и к вопросам уголовной практики мусульман:
«Принципиальная ошибка фундаменталистов — в том, что едва заходит речь о светских преступлениях, как они тотчас требуют худуда, сурового мусульманского наказания. Между тем худуд — не начало, а конец шариата, начало же — в правах человека. В исламе нет наказания, которому бы не соответствовали определенные права…»
Мухаммед Асад умер в 1992 году, в возрасте девяносто двух лет, и похоронен на крошечном мусульманском кладбище в Марбелле. Эти земли входили некогда в Гранадский эмират, последнее арабское государство, павшее под ударами испанской Реконкисты. Смерть Асада не прошла незамеченной: его некрологи поместили крупнейшие газеты мира. В одном из них говорилось, что Асад словно бы воплотил в жизнь стихи своего духовного отца Икбала, сказавшего:
|
Не считай, что закончил свой радостный труд виночерпий, — В виноградной лозе есть вино, что не найдено нами, |
— иначе говоря, что Асад раздвинул перед всеми нами границы возможного и уже этим сделал наш мир богаче.
2 ноября 1992 // ноябрь 1997,
Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 27 июля 2012
на волнах РУССКОЙ СЛУЖБЫ БИ-БИ-СИ (Лондон) 17 ноября 1992
журнал ВЕСТНИК (Балтимор) №2 (183), 20 января 1998 (Бедуин из Галиции, под псевдонимом Джонатан Молдаванов).
