Любят ли британцы французов? Достаточно ли сердечной была сердечная Антанта (Entente cordiale), в 1904 году сделавшая их союзниками? Сейчас посмотрим. После террористических актов в Лондоне (7 июля 2005 года) в ближайший день взятия Бастилии, 14 июля 2005 года, президент Ширак в парадной речи сказал о том, что не следует завидовать британской модели общества и перенимать ее. Британия отреагировала на это злым анекдотом: мол, Ширак поднял уровень национальной бдительности (не сомневаюсь, что новые русские уже обозначают ее словечком алерт) с уровня «бегите» до уровня «прячьтесь», а выше этого у французов только два уровня: «сдавайтесь» и «сотрудничайте с оккупантами». Поднят же уровень национальной бдительности (говорится дальше в анекдоте) потому, что сгорела государственная фабрика по производству белых флагов, и французская армия пребывает в растерянности.
В том же духе в 1999 году писал Джим Боуэн в газете Сан: «Если бы среди французов почаще встречались мужчины, нам не пришлось бы строить для них туннель под Ламаншем — на случай их очередного бегства от немцев…»
Добрую тысячу лет французы считались храбрейшим народом Европы. Их земля рождала героев еще прежде, чем появились французы: галлы, а затем франки (германцы) ценили военную отвагу превыше всего на свете. Французы наследовали это качество. Рыцарство — едва ли не их изобретение. Галл, случалось, расширял ножом полученную в битве рану; для француза смерть в бою была наградой. Почти триста лет французы господствовали на континенте. Их сухопутная армия (Герцен называет ее «страшным войском») не знала себе равных; особенно страшна была кавалерия. Их, случалось, били, но унизительных поражений не бывало до самого возвышения Пруссии, до 1871 года, до Седана. Наполеон III покончил с двумя вещами: с революциями в Париже (он перестроил центр города так, что улицу баррикадой не перегородишь) и с французской военной славой. Первая мировая война прославила не французов, а бельгийцев (о доблести белгов еще Юлий Цезарь писал). В ходе второй мировой, вопреки бытующему в России представлению, французы — сражались (между прочим, французская армия считалась до войны сильнейшей в мире), потеряли более 100 тысяч убитыми, но против панцирных дивизий (и боевого духа нацистов) в тот момент средства в мире были только географические: Атлантика, Английский канал да «необъятные просторы родины». Блиц-криг удался. Наступило почти то, о чем в анекдоте речь: капитуляция (на самом деле перемирие) и сотрудничество с оккупантами.
Де Голль (самозванец, затем узурпатор) требовал (из Лондона) восстановления целостности и национального величия (!) Франции. Лондон не возражал. В 1945 году, в ходе наступления, союзники позволили де Голлю первым вступить в Париж — и сегодня любой француз скажет вам, что Франция сама себя освободила. Ее величие удалось восстановить так, как прежде никому не удавалось: из полного унижения. Францию допустили в число победивших держав (разве мир забудет презрительное восклицание немца при подписании капитуляции: «Как, и эти нас победили?»?), она получила место в Совете безопасности, а ведь ее законное правительство в течение четырех лет перемирия сотрудничало с нацистским режимом.
Вот этого сотрудничества и не может забыть французам бульварная Британия. Гордо презирает соседа — и зря: ее-то уберег противотанковый ров под названием Ламанш (да еще вовремя построенные радарные станции).
Соседние страны обычно враждуют. Франция и Англия не просто враждовали, они во всем отрицали друг друга, противоречили друг другу. Берем столетнюю войну. У Франции главная фигура — рыцарь в доспехах, танк средневековья; у Англии — мужик, простолюдин-лучник. Вся Столетняя война — череда блестящих побед англичан, малыми силами громивших доблестных французов на их территории. Под Креси и Азенкуром французов было вдвое больше, чем англичан; под Мопертюи (Пуатье) — втрое. Европа не хотела верить сообщениям об этих феноменальных разгромах. А кто выиграл Столетнюю войну? Французы.
Всё у двух народов врозь, всё в пику соседу. В Британии — монархия, на деле являющаяся республикой. Во Франции — республика, напоминающая монархию (так велики полномочия президента). Франция — в культурном и административном смысле пирамида, Британия — холмистый ландшафт. Французские писатели — все словно бы гости одного столичного салона; английские сидят по своим углам и знать друг друга не желают. У французов за всю их историю во главе государства не стояла женщина. В Британии это — давняя традиция. Франция всегда хотела господствовать на суше, Британия — на море. Французы «создали женщину и обед», британцы — спорт (регби, крикет, футбол, греблю, гольф и толкание ядра; два последних вида — шотландские). Даже в языке присутствует отталкивание (во французском ударение практически всегда падает на последний слог, в английском — тяготеет к первому слогу). Как тут любить друг друга?
В Лондоне есть улица Бьют-стрит. Несмотря на несколько шотландское название (остров Bute лежит как раз на запад от Глазго; раньше еще и шотландское графство было с таким именем), а может быть, именно благодаря названию: ведь шотландцы исторически всегда были союзниками французов против англичан, эта крохотная улица — центр французского микрорайона в Лондоне. Между нею и Кромвел-роуд расположен французский лицей, рядом — генеральное консульство Франции, а на самой Бьют-стрит — множество французских магазинов. Как ладят французы и англичане в сердце Лондона? Лондонские кокни называют Бьют-стрит Лягушачьей долиной. Когда французы победили англичан в регби, английская болельщица швырнула камнем в витрину французского книжного магазина и разбила стекло. Здесь такие выходки называют вандализмом. Новость попала на телеэкран и в газеты. Британцы хором осудили выходку и — как всегда в таких случаях — хором посетовали на то, какие они (британцы) плохие. А пострадавший, владелец магазина, рассказывал об этом с улыбкой: «Я предпочитаю жить в Лондоне. Налоги здесь ниже, начать и вести дело — проще. Стекло — не велика беда. Всё застраховано. Во время французских ядерных испытаний в Тихом океане мы заранее обклеили витрины специальной лентой…»
В 1999 году, вопреки решению ЕС, Франция продолжала не пускать британскую говядину на свои рынки. В разгар мясной войны в консервативной газете Дэйли-телеграф появилась карикатура: тогдашний премьер-министр Франции Лионель Жоспен изображен этаким Наполеоном, в треуголке, с саблей наголо — и верхом на корове. Если не знать британцев, карикатура могла бы показаться резкой, но такова уж здешняя манера. В целом Джон Буль (John Bull, Джон Быдло) был тогда настроен спокойно и философически — как обычно. Сравним с недавней карикатурой на выборы в России: Путин на Красной площади, а перед ним обыватель-избиратель, у которого в спину вогнан серп, а в голову летит молот. Резкость? Ничуть не бывало. Констатация да усмешка. Все всё понимают.
О Наполеоне — разговор особый. Никого Британия не боялась больше за всю свою историю, оттого и Нельсон вознесен так высоко над Трафальгарской площадью; вознесен выше всех королей и героев Британии. Помнят Наполеона крепко, карикатуры на него не перестают появляться при всяком удобном случае; но и уважают его.
Известная особенность Джона Буля та, что, будучи резковат и грубоват, чувство юмора он имеет отменное (приобрел к веку этак восемнадцатому). Когда в 2002 году французы, в ту пору чемпионы мира по футболу, проиграли своей бывшей колонии Сенегалу на чемпионате мира в Корее и Японии и не сумели выйти из подгруппы, тутошняя шутка была такова: чему удивляться? они целых четыре года не ели настоящего британского мяса!
Индуизм учит: мы — то, что мы едим (при этом непременно изображают свинью). Взаимное отталкивание двух народов, разделенных Ламаншем, во многом касается пищи; каждому противен рацион другого. Француз для англичанина лягушатник, англичанин для француза — росьбифь. Французская кухня в Лондоне по временам казалась изменой национальному духу.
Не реже чем раз в пять лет в газетах находится место для классической карикатуры Джеймса Джиллри (Gillray, 1756-1815). На ней англичанин (не британец) и француз сидят рядом, спиной друг к другу, но всё же вполоборота — и вполоборота же смотрят друг на друга с презрением. Англичанин — на грубом стуле, в охотничьих сапогах, одет небрежно, с огромной кружкой пива на колене, под ногами у него собака боксер (оскалена в сторону француза), слева на стене висит окорок; англичанин грузен и мужиковат; между ног у него не то посох, не то дубинка. Француз — тонок, горбонос, в туфлях на каблуке с застежками, в чулках, парике, камзоле, при шпаге и с табакеркой; стул его изящен, с тонкими ножками, как и собачка диковинной породы, выглядывающая из-за стула; на стене подвешены две лягушачьи тушки. Почтительные слова, которыми джентльмен и мсье обмениваются, выписаны на стене у них над головами. Англичанин говорит французу: «Чтоб вам пусто было» (You be D_m'd), а от того слышит: «Вы — низкое животное» (Vous êtes une bête). Однако ж вот что тут характерно: вполне отвернуться друг от друга эти двое не могут. Они нуждаются друг в друге — и даже составляют одно целое. Так и было веками.
Давно отмечено, что англичане не любят французов как раз за те самые свойства, за которые французы не любят англичан. Первым в списке свойств идет лицемерие. Это обвинение — козырная карта всякой ксенофобии. Чужое всегда кажется неестественным, его защитники — неискренними, нечестными, коварными…
Есть, есть отталкивание. Но вражды больше нет, и на уровне личном ждешь радушия и встречаешь радушие…
24 февраля 2008,
Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 25 марта 2008
газета ДЕЛО (СПб), 24 марта 2008, с искажениями
