Пожилых французских киноактрис не позвали на какой-то каннский кинофестиваль, они возмутились — и создали ассоциацию под названием Ликующие пятидесятилетние. Бедняжки обольщались на свой счет: верили, что «изменили весь облик мирового кино» и проложили дорогу Голливуду. Ни больше ни меньше. Была у них какая-то там «волна» в 1960-е. Обольщались. Верили, что молодость и сексуальная привлекательность плюс умение повторять чужие мысли и слова — это и есть художественное дарование, и что поэтому каждая из них, актриса, осененная минутной популярностью, — Художник. (Еще верили, что современное кино — это большое искусство.) А их — забыли! Мужчинам-устроителям опять подавай молоденьких! Стареньких не нужно. Смазливая молодость ведь и есть талант, необходимый для экрана. Как тут не возмутиться?
Но зато ясно, как возразить. Ликующие решили показать, что они — всё еще молоденькие. Моложе молоденьких. В половом отношении молоденьких за пояс заткнут. Даже — что настоящая половая жизнь начинается только после пятидесяти…
В этом последнем пункте присутствует некая любопытная правда. Жаль только, что актрисы (которые кто угодно, только не мыслители) этой правды не поняли и толкуют ее на совершенно обывательском уровне.
Что же это за правда?
Одна из ликующих, некая Маша Мериль, дала невероятно смешное интервью парижской Русской мысли. В нем она говорит:
— Я с годами чувствую себя как женщина все более счастливой. И это состояние внутренней гармонии могу передать мужчине. Настоящая любовь возможна только с пятидесяти лет. До этого происходит строительство личности…
На самом деле сказала она (не понимая, что говорит) вот что. В современном западном обществе женщина совершенно свободна и в материальном отношении независима, уровень жизни высок, медицина творит чудеса, продолжительность жизни подскочила, — и произошел качественный сдвиг в состоянии и поведении человека. К пятидесяти годам человек обыкновенно выполняет свое биологическое задание и освобождается от мучительного вопроса о смысле жизни. Прямое биологическое задание всех и каждого (что бы мы о себе ни думали) состоит в продолжении рода, в передаче своего генотипа потомству. Ни в чем ином. Именно из него, из этого прямого задания (как ни унижает это наш разум и «дум высокое стремленье») вытекают все мучительные нравственные вопросы молодости. Нравственные и политические. В пятьдесят или около того вопрос «что делать?» снимается с повестки дня. Вопрос о любви — тоже. Любовь отступает в тень, оттесняемая физиологией. И вот тут ликующие правы: здоровая, хорошо сохранившаяся женщина 50-и лет (да что там! даже и 70-и лет; примеров — сколько угодно, возьмите хоть Лилю Брик и Ахматову) может извлекать из половой жизни несравненно больше, чем 20-летняя девушка, не нашедшая своего места в жизни, мучающаяся потребностью выполнить свое биологическое задание (и тем самым решить вопрос о смысле жизни).
Но нет, ликующая Маша говорит о любви.
— Я думаю, что чувства зрелой женщины глубже и полнее, чем чувства молоденькой девушки…
Деточка, не чувства, а чувственность! Физиологическая потребность, если ей не препятствует нездоровье, с годами возрастает. Половые возможности, если им не мешает нужда, — тоже. Только и всего. Мы больше знаем, больше умеем извлекать из половой близости. Мы готовы на уступки. Мы миримся с недостатками партнера, памятуя о своих недостатках. Мы больше не грезим совершенством (проистекающим всё из того же биологического задания). Чувства же подлинные — развиваются на совершенно другом уровне. Это они ставят вопрос «быть или не быть?». Молодость и настоящая любовь — бескомпромиссны, катастрофичны. Оттого всегда рядом с ними смерть. Подсознательный девиз молодости (любви) — всё или ничего. Так это было для Медеи и Джульетты, для всех, кто хоть однажды пережил весь этот счастливый ужас в его космической, эсхатологической полноте.
Маша — не помнит. Как и все служители так называемого современного искусства, она живет сегодняшним днем. Что было вчера, то — неправда. Становление личности послужило ей только подступами к сегодняшнему наслаждению богатством, славой, ласками. Будь Маша чуть лучше образована, она оглянулась бы на мировую историю и увидела бы, что практически всё действительно великое совершено людьми именно в эту пору становления личности — в пору той страшной и плодотворной неопределенности, когда душа человеческая мечется, не находя своего места; когда биологическое задание может остаться невыполненным. Будь у Маши способность к обобщающей мысли (или хоть интерес к ней), она бы знала, что биологическое задание, общее для всего живого, получило у вида хомо сапиенс особое преломление, именуемое творчеством. Творчество (настоящее, не то, что у актрис кино) — компенсаторный механизм, вторичные половые проявления, сублимированное (или, если угодно, извращенное) биологическое задание. Человек со слабым половым импульсом ни Америки не откроет, ни Моны Лизы не напишет, ни теории относительности не создаст. Талант заявляет о себе через половое влечение, прямое или вытесненное в другую сферу. Он ищет смысла жизни, и его творения суть его дети, иное, опосредованное проявление его уникального генотипа. Но зато уж ради этих детей он готов на костер взойти. Как настоящая мать — ради детей, ею рожденных.
В 2003 году Маша Мериль выпустила книжку под несколько неправильным названием Биография обыкновенного секса (Biographie d’un sexe ordinaire). Книжка стала бестселлером и злобой дня. Что «биография секса» — вздор, никто не заметил. Что напечатанное — не совсем книга, тоже (сейчас ведь любой протяженный текст объявляют книгой). О литературных достоинствах сочинения и не заикаются. Дело не в них. Дело в том, что Маша спокойно и подробно, смакуя детали, рассказывает о своих любовных историях. Человек, превосходно пообедавший, делится с другими впечатлением, полученным от соусов и приправ. В духе одного современного русского гастрономического поэта: «Осетринка с хреном поплыла вниз по батюшке, по пищеводу…»
Хорош ли был обед?
— Любовь и настоящий секс — одно и тоже, — говорит бедняжка Мериль, комментируя свою книгу. Если так, то ее просто жалко. Дух захватывает, как убога и пошла может быть жизнь современного человека, даже самого удачливого, выхваченного из толпы лучом юпитера, ни в чем не нуждающегося, свободного и по видимости счастливого.
Любовь, милая Маша, состоит с сексом в теснейшем, но гораздо более сложном взаимодействии, чем свобода менять партнеров по прихоти и влечению. В своих высших проявлениях она вообще обходится без секса. Возьмем хоть любовь к Богу, так высоко поднятую европейской цивилизацией. Возьмем Марию-Магдалину, вашу полную тезку. (Маша Мериль — урожденная Мария-Магдалина Гагарина, по семейной легенде — из Рюриковичей.) Евангельская блудница тоже ведь, скорее всего, находила поначалу нечто упоительное в непосредственном сексе, была жрицей любви в древнем сакральном смысле, уводящем к храмовой проституции. Вряд ли только на хлеб себе зарабатывала, продавая свое тело. Большинство женщин уходит в эту профессию по призванию. Но вот, поди ж ты, преобразилась, да так, что мир поразила своею любовью. Давно высказана догадка, что началом ее любви к Богу было простое физиологическое влечение к Иисусу. Ничего кощунственного в этом еще нет. Никакого богохульства. Судим не по начальному импульсу, а по результату. Сублимацией полового влечения стала великая страсть, великая тяга к совершенству, к неземной красоте. Иначе говоря, любовь. Что рядом с этой любовь ваша, постельная?
Возьмем другой пример. Жан-Жак Руссо, провозвестник сегодняшних сексуальных свобод, говорит о себе: «вся жизнь моя была проникнута страстью, хоть я и очень мало обладал женщинами». Не сводилась для него любовь к сомнительному обладанию (разве можно кем-то обладать?), к «простым движениям». Любовь всей его жизни вообще никакой постелью не увенчалась. Как и у Данте Алигьери.
Франция, раз уж мы оказались во Франции, подобных примеров дала немало. Абеляр и Элоиза. «Старая», так сказать, Элоиза, в отличие от «новой» Руссо. Тут тоже Бог рядом. Абеляр (1079-1142) был великим христианским мыслителем, не только любовником. За историю с Элоизой поплатился жутко: его оскопили. Что же, Элоиза перестала его любить в его новом качестве? Оба затворились в монастырях, оба любили Бога, но в значительной степени — через любовь друг к другу, жившую в них до последнего дня. Половая близость была короткой, почти случайной, но получили они от нее чувственное наслаждение, которое современным мариям-магдалинам и не снилось. Оно просто лежит за пределами их бедного воображения.
Вообще изобилие и свобода современной жизни, как это ни странно, многого нас лишили. Да и не странно, пожалуй; нельзя приобретать, не теряя. Закон сохранения, так сказать. По Ломоносову: если где чего убудет, то в другом месте непременно прибудет. Прибыло гастрономических радостей (и им сопутствующих, животных); убыло — духовных, душевных, человеческих. Когда всё есть, то ничего не надо. Все сыты. (Ну, почти все; голод — там, где воюют.) Толстых — больше, чем в прошлом; счастливых — меньше. Потому что счастье неотделимо от трудностей, лишений, страданий. Даже — самое простое и сегодня всем доступное счастье половой близости. Современная погоня за наслаждениями, охватившая весь мир, не одну Францию, — не от хорошей жизни. Маша Мериль и ей подобные имитируют счастье, довольствуются его суррогатом. Их счастье густо замешано на тщеславии и показухе. Отнимите у них свет юпитеров — они почувствуют себя у разбитого корыта. Отнимете моложавость — тут вообще настанет пустота; даже без Чапаева. А моложавость, которой Маша так гордится, однажды пройдет, как с белых яблонь дым. Как никак актрисе — хорошо за шестьдесят.
Русская мысль заканчивает интервью с Машей Мериль вопросом:
— Интересно, насколько русские читатели готовы будут принять такую откровенную книгу?
Вот уж, по-моему, совсем неинтересно. Вопрос из пальца высосан. Готов, готов современный русский читатель к пустому, дешевому, бездумному чтиву. Только к нему и готов, ни к чему больше. Ничего нового в «книге» Мериль не увидит. Половины имен не узнает (включая имя автора). Еще заскучает, чего доброго. Жюстина маркиза де Сада или недавняя вещица Катрин Милле Половая жизнь Катрин М. дадут ему куда больше. «Самый читающий народ в мире», дорвавшись до свобод, обнаружил полное отсутствие вкуса и равнодушие к подлинной литературе. В этом смысле он не то что идет в ногу со временем, но и опережает Запад. Тутошняя словесность тоже смахивает на пустыню. Правда, пока еще с оазисами. Нет-нет, да и наткнешься на ручеек с чахлой акацией.
О том, каково осмысление родного слова на родине Толстого и Достоевского, неплохое представление дает уже название интервью в Русской мысли. Называется оно … «Женщина уходит от мужчины, чтобы встретить кого-то лучшего…» Чудесно, неправда ли? Видишь кого-то большого и чистого из мира животных. Так русские парижане перевели с французского un homme. Про артикль забыли… Да ведь и был уже прецедент; появилась ведь и в русское сознание вошла вещица Мопассана под названием Жизнь… Задумайтесь: жизнь! Не одна жизнь, не её жизнь (таков был бы правильный перевод), а — жизнь. Ни больше, ни меньше.
29 ноября 2003,
Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 26 февраля 2004
газета ЛОНДОНСКИЙ КУРЬЕР (Лондон) №101, декабрь 2003.
еженедельник ОКНА (приложение к газете ВЕСТИ, Тель-Авив) №?, декабрь 2003.
газета ПАНОРАМА (Лос-Анджелес) №1184, 17 декабря 2003.
в книге:
Юрий Колкер.
УСАМА ВЕЛИМИРОВИЧ И ДРУГИЕ ФЕЛЬЕТОНЫ. [Статьи и очерки] Тирекс, СПб, 2006
