Только и слышишь отовсюду: ничтожество, хамелеон, холуй, подонок. Но мы возразим. Мы заступимся за подонка... потому что подонком, что ни говори, он всё-таки был, холуем тоже, тут деваться некуда… — но это второе, не главное. Главное — это ведь то хорошее, то лучшее, что им сделано, не так ли? Можно ведь и хорошее вспомнить. Сначала было хорошее:
|
А у нас сегодня кошка Родила вчера котят. Котята выросли немножко, А есть из блюдца не хотят. |
Целых 66 стихотворных строк в таком вот духе — живо и подлинно, без фальши (разве что чуть-чуть по части нравоучения переборщил: «Мамы разные нужны, мамы всякие важны»). Сценка дивная. Конечно, подсадили новичка в кузов Чуковские да Маршаки. Михалков по канве вышивал. Русская детская литература той поры — лучшая в мире. Но всё равно: написать 66 строк таких подлинных стихов, да еще детских, это вам не поле перейти. Не каждому дано, а ведь автору — двадцать два года.
Что до «Дяди Степы», этой советской классики, то тут мы две вещи отметим. Во-первых, в 1935 году милицию еще можно было воспевать. Это потом выяснилось, что милиционеры соленых огурцов не едят, потому что голова в банку не пролезает. Их еще не презирали поголовно все, не ненавидели: как любопытно! Не сознавали, что от милиционера до палача-кагэбэшника — шаг короче воробьиного носа. Во-вторых, дух времени в «Дяде Степе» схвачен и передан чудно, главное же в этом духе вот что: кровавая мясорубка уже началась, а никто ее не видит; в застенках пытают, ГУЛАГ запущен на всю катушку, завтра счет жертвам пойдет на миллионы, — а страна полна бодрости, и все живут общиной, одной деревней (это в деревне детей называют «ребятами», а старших мужчин — «дядями»; это крестьянская лексика). Но против факта не попрешь: привлекательный образ получился этот дядя Степа, хоть стишки и неважные.
Больше Михалков ничего не написал, о чем стоило бы говорить. Только купоны стриг. После стихотворения «Светлана», понравившегося кремлевскому выродку, — четырежды сталинский лауреат, единожды — ленинский. Под занавес, рядом с Ильичом и Виссарионычем, бровью не поведя, и другой орден повесил себе на грудь: святого, значит, апостола Андрея Первозванного. Химической реакции между орденами не произошло. Все из одной щелочи сделаны.
Что? Гимн, говорите? Триединый, нераздельный и неслиянный? «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил...»? М-да. Ну, к художественным-то произведениям мы этот гимн не отнесем, а достижение тут несомненное, баснословное. Это ж исхитриться нужно было! В первой строфе — ни слова правды, ни единого словечка. Каждая мысль, каждое слово — ложь: «Союз нерушимый республик свободных навеки сплотила великая Русь...» (Да-да, «великая Русь» тоже ложь; выдумка советских историков; Царьград новоявленных киевлян едва заметил, о вещем Олеге слыхом не слыхивал; авары да болгары беспокоили Византию куда больше.)
Но это бы ладно. В этой лжи хоть пафос честный, советским апокалиптическим страхом напитанный. А вторая-то, а третья-то версия гимна? Не позор ли это всемирный — сегодняшний российский гимн? Ведь он — живое напоминание о лицемерии, о холуйстве, об идеологическом дезертирстве миллионов. Где и когда целый народ так рабски колебался и прогибался вместе с генеральной линией? Перекрасились в одночасье — и не заметили этого. Спать легли комсомольцами, проснулись — богомольцами. Вчера коммунизм строили, человечество к пролетарскому братству звали, «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем — мировой пожар в крови, господи благослови!», а сегодня в Кремле — самодовольные нефтяные Рокфеллеры, циничные газовые Форды. Конечно, Михалкова за то можно похвалить, что он и тут дух времени верно схватил — и весь этот неслыханный позор взял на себя, воплотил в себе. Тогда он герой. Не хуже Петена в 1940 году, который ведь тоже самую душу французов выразил.
Отпевали героя не так, как ему грезилось в лучшие дни: не в Колонном зале, а в храме Христа Спасителя. Ладаном кадили над орденами Ленина и Сталина. Ох, удивился бы этому в доску советский автор «Дяди Степы»! Впрочем, нет: не удивился бы. Если с любовью, не отрываясь и не мигая, глядеть в глаза хозяину, — то и смены хозяев не замечаешь, и удивляться перестаешь. Без этой доблести не удалось бы Михалкову просидеть в сатрапах от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича, а от второго Ильича — до сегодняшнего срама дожить.
2 сентября 2009,
Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 7 сентября 2009
