В феврале 2003 года Евгений Рейн выступал со стихами в бостонской Лавке читателей у Мары Фельдман...
Рейн — целая эпоха (хотя и не он дал этой эпохе имя). Монументальный профессор московского литературного института читал под аншлаг. Небольшое помещение лавки было забито до отказа — публикой немолодой, той самой, которую принято определять словом шестидесятники. Среди прочих был и Наум Коржавин...
Что мы услышали? Вот стихи относительно новые:
|
Я полюбил НКВД любовью поздней и взаимной, теперь мы с ним наедине в какой-нибудь прогулке зимней. Я на Лубянку выхожу и вижу темную громаду. Здесь к неземному этажу свободно подниматься взгляду. Вот этот темный кабинет, где обитают пять наркомов, и здесь они, и как бы — нет — среди убитых миллионов. От Кампанеллы до Христа Утопия ждала Мессию, чтобы допрос читать с листа и веки запечатать Вию. Зачем Дантон и Пугачев и теорема Пифагора сошлись под этот тяжкий кров? Для вопля или разговора? Неужто римлянин и скиф, апостол Павел и Аттила творили бесконечный миф, чтоб их наганом били в рыло? И вот одна лишь темнота, пустой морозный крематорий, и всем погубленным — тщета, сгубившим душу — суд нескорый. И потому они молчат и бронзовеют год от года, лишь тяжко дышат в аппарат Ежов, Дзержинский и Ягода. А я? Мне поместиться где? В каком окне, в каком подвале? Я полюбил НКВД за вечный мрак его печали. Под новогодний холодок ступаю я в тени Лубянки, как вурдалак и полубог, зародыш, позабытый в банке. |
Что ж, это — тот Рейн, которого мы знаем. Экстраверт. Его взгляд обращен преимущественно не вовнутрь, а на окружающий мир. Свою душу он приоткрывает скупо. Его интересуют картины и атмосфера советского XX века. Его раздумья не уводят далеко. Классические метры сдобрены той самой шестидесятнической (евтушенковской) рифмой, которая должна быть шероховатой — и тем будоражить наше воображение. Будоражит ли? Бог весть. Эпоху — воскрешает. Внимание к себе притягивает (на что и была когда-то рассчитана), но, пожалуй, внимание чрезмерное, не по рангу. Былое дерзание, становясь каноном, всегда чуть-чуть комично. В самых лучших русских стихах рифма самостоятельной партии не имеет.
Прозвучали и старые стихи: знаменитый Елисеевский, с его чрезмерным упором на гастрономию, и Сосед Котов, написанный в 1955 году. Мы еще раз услышали как писал двадцатилетний юноша, которого не пускали в литературу. Не пускали долго. Первую свою книгу стихов Рейн опубликовал на пороге пятидесяти лет, в 1984 году (то есть всё же не так поздно, как Арсений Тарковский). Сейчас он лауреат Государственной премии, один из начальников российской поэзии, наставник молодежи. В его семинар не пробиться. При двадцати вакансиях поступает до семисот заявлений. Набор — раз в четыре года. Выпускники получают высшее образование с дипломом. Что в нем написано?.. «Больших поэтов у меня в семинаре нет, талантливые встречаются...», — веско сказал профессор.
На обязательный вопрос: «Кого считаете лучшими современными поэтами?» Рейн, переспросив, о россиянах ли речь (кивок в сторону Коржавина), всё же умудрился назвать эмигранта Бахыта Кенжеева, впрочем, подолгу гостящего в Москве. Вот список Рейна: Чухонцев, Липкин, Лиснянская, Кенжеев, Гандлевский, Кибиров. Последний попал в список по подсказке из зала, с некоторым усилием. Из тех, кто пользуется настоящим влиянием, не названы Кушнер и Пригов. Все названные — москвичи. Заезжая в Питер, Рейн любит повторять: «Нельзя стать бывшим петербуржцем, как нельзя стать бывшим сенбернаром...», но сам он в свое время перебрался с берегов Невы в Москву не в последнюю очередь потому, что настоящая известность всегда делается только в Москве. Из зала спросили, что он думает о Елене Шварц. «Она — очень талантливый поэт...», — коротко отреагировал маэстро.
Как о своем ученике отозвался Рейн о покойном Борисе Рыжем, начинающем (начинавшем) поэте из провинции, повесившемся в возрасте двадцати шести лет. Он, по мнению учителя, был «громадным поэтом». Что ж, Рыжему посмертно была присуждена в 2001 году питерская Северная Пальмира. В коротком списке Рыжий обошел Соснору и Гандельсмана...
Со странным чувствам покидаешь встречи, подобные этой. В шестидесятые годы поэзия казалась одним из определяющих моментов жизни. Халтурные кумиры той поры собирали стадионы слушателей. Сейчас — «поэзия вернулась на свою территорию», по справедливому замечанию Рейна. Она совершенно так же маргинальна, как в любой западной культуре. И это — неплохо. Настоящий художник творит в уединении. Литавры творчеству не способствуют. Но много ли выиграла русская поэзия, став свободной? Справедлива ли была кардинальная перерасстановка акцентов в ней? Подлинны ли сегодняшние маргинальные кумиры? Эти и многие другие вопросы повисают в воздухе. Ответов нет. Или, может быть, слишком много ответов, — по числу заинтересованных. Маркиз де Кюстин, помнится, говорил: «В условиях полной гласности поэту остается только замолчать…»
февраль 2003,
Бостон, Массачусетс
помещено в сеть 4 марта 2012
журнал КОСМОПОЛИТ №40 (Бостон), март-апрель 2003
