Юрий Колкер

В Ленинграде вышла по видимости скучная, на самом же деле интересная и поучительная книга: справочник о «писателях-фронтовиках». В книге 296 биобиблиографических статей о таком же количестве литераторов. Статьям предпослан дежурный фрагмент из речи Горбачева. Кажется, однако, что не эти приевшиеся слова о «разящих строках» и «ярких образах» советской военной литературы приличествуют книге, а скорбный стих предшественника нынешнего лидера, покойного поэта-генсека Юрия Андропова, вынесенный нами в название, да жизнерадостный стих другого советского поэта, А. Шевелева, — в качестве комментария. Это впечатление усиливает второй эпиграф к справочнику, из Вс. Вишневского: «Мы должны золотом по мрамору выбить их имена…» Увы, теней этим не напоишь, а разумное и доброе не увековечишь. «Удовлетворить постоянно возникающую потребность в сведениях о жизни и творчестве того или иного писателя» (так В.Бахтин определил назначение своего справочника) могут и должны энциклопедии и народное предание. Когда они молчат, возникает вопрос: а был ли писатель? Неудивительно, что мы не знаем, например, И. И. Демьянова (р. 1914), который всерьез, без тени улыбки, четыре (из 20) строк своей автобиографии отводит такому вот фронтовому шедевру:

некогда украшавшему военные дороги страны.

Все три слова в названии справочника В. Бахтина нуждаются в оговорках. Вполне понятно, что писатели для В. Бахтина — это члены Союза писателей (СП). Однако исторически в составе СП оказались не только прямые искусители муз, но и люди смежных с литературой профессий: ученые (историки литературы, филологи, лингвисты), затем журналисты и радиожурналисты, сценаристы, редакторы, драматурги-кукольники, переводчики, песенники, эстрадные куплетисты, авторы частушек и запевок, очеркисты-популяризаторы, библиографы и собиратели фольклора (среди них — и сам В. Бахтин, прямо написавший в своей автобиографии: «Писателем, автором стихов и прозы, не стал»), газетные репортеры, литературные поденщики, всяческие историки заводской и фронтовой славы, соавторы-прилипалы, чиновники от литературы и т.п. В этой группе — не менее 140 имен. Если к ним добавить еще неудачников, дилетантов и тех, кто просто не успел оставить сколько-нибудь заметного следа в литературе ^[1],

¹ Здесь отметим Л. Савельева, согласно справочнику — погибшего, а в дей­стви­тель­но­сти пропавшего без вести на фронте в 1941 году. Сохранилась легенда о его необычайной литературной одаренности.

то из внушительной цифры в 296 писателей остается лишь около 50 имен, хоть что-то говорящих заинтересованному и нечуждому литературе читателю. Из них только 13 отмечены некоторым подобием славы. Это Ф. Абрамов, О. Берггольц, Ю. Герман, Д. Гранин, М. Дудин, В. Пикуль, Р. Погодин, А. Прокофьев, В. Рождественский, В. Саянов, Н. Сладков, Л. Успенский, В. Шефнер. Так обстоят у В.Бахтина дела со словом писатель.

Попытка выделить литераторов-ленинградцев оказалась еще менее успешной. Лишь те, кто к моменту завершения справочника состоял на учете в ленинградском отделении (ЛО) СП, или умер, будучи на учете в ЛО СП, или же был принят в состав ЛО СП посмертно, — признаны В.Бахтиным писателями-ленинградцами. Отброшены члены СП, жившие и писавшие в этом городе, участвовавшие (тоже — по принятой составителем классификации) в его защите и так или иначе связавшие с Ленинградом свою судьбу, но впоследствии переехавшие: Н. Тихонов, В. Вишневский, В. Лифшиц, Н. Чуковский и многие другие. Наоборот, учтен Б. Кауров (1924-1970), только последние шесть лет живший в Ленинграде, Г. Суворов (1919-1944) погибший на ленинградском фронте и принятый в ЛО СП посмертно, и т.д. Лишь 7 из 296 родились в Ленинграде. Но даже присоединяя к ним тех, кто родился в Петербурге, Петрограде и пригородах (Царском Селе, Павловске, Гатчине), мы и тут не наберем 24% уроженцев «брошенной столицы». Ленинградцем признан В. Пикуль, хотя составитель и указывает, что он постоянно живет в Риге. ^[2]

² С В. Пикулем связана и другая странность: един­ствен­ный во всем справочнике он категорически заявляет о себе: «Псе­вдонима не имею». Между тем можно почти с уверен­ностью сказать, что Егор Иванов (Негромкий выстрел. Роман-хроника. М., 1977) — это псевдоним Пикуля. По-видимому, не случайна и стили­сти­че­ская общность (про­стира­ю­щаяся до текстуальных повторов) Пикуля с Валерием Ганичевым (Росс не­победи­мый. Молодая гвардия № 12, 1983). (Это на­блюдение при­надлежит С. Ду­да­кову.)

Вообще, самый принцип географической классификации писателей кажется ложным и очень советским. Он тотчас напоминает и о пресловутой прописке, и о том, что перемена места жительства для наших соотечественников, включая писателей, слишком часто означает либо служебное повышение, либо катастрофу.

Наконец, и слово фронтовики в названии справочника требует пояснений. Биобиблиографический материал разбит Бахтиным на два отдела: На линии огня, где представлены 250 членов ЛО СП (224 автобиографии и 26 биографических справок), служившие в армии в качестве солдат, офицеров и военных корреспондентов, и В городе-фронте, где собраны 46 справок о членах ЛО СП, умерших или погибших в осажденном Ленинграде, а также при (или вскоре после) эвакуации из него. К первому разделу добавлена статья об Ольге Бергтольц, чье участие в защите города составитель приравнивает к солдатскому подвигу, и автобиография Г. Трифонова (р. 1916), инвалида, побывавшего «в расположении фронтов» в составе выездной редакции Комсомольской правды. Блокадники, уцелевшие «в городе-фронте», фронтовиками не признаны. Натяжка очевидна, но в целом, с авторскими оговорками, эту схему можно признать приемлемой, — если только вообще принять, что писателей допустимо каким бы то ни было образом группировать помимо их воли.

Если верить справочнику, никто из «ленинградских писателей-фронтовиков» не был узником ГУЛага. Между тем хорошо известно, что это не так. Будь факт заключения отмечен хотя бы в нескольких случаях, умолчание не выглядело бы столь нарочитым, не заставляло бы доискиваться. По нашим подсчетам, из 220 учтенных В. Бахтиным и переживших войну членов СП от 50 до 90 (то есть от 23% до 41%) представлены статьями, в которых сделана попытка уклониться от описания послевоенных лет, чаще всего в интервале между 1948 и 1958 годами. Составитель не восполняет лакун в автобиографиях, библиографии (впрочем, на полноту не претендующие) показывают те же периоды молчания у тех же авторов. Издательская деятельность многих оживляется в 1956-59 годы, то есть в период реабилитаций и возвращений из лагерей. Конечно, во множестве случаев это означает лишь то, что пандемический страх прошел, свобод прибавилось и началась хрущевская оттепель. Например, из справочника нельзя почерпнуть никаких сведений об А. Гитовиче в период с 1948 по 1965, — но он не сидел, а был лишь загнан в угол. Затеянное в конце 1940-х А.Прокофьевым уничтожение группы Гитовича почему-то не вполне удалось: Гитович и В. Шефнер покаялись и уцелели, В. Лифшиц спасся, переехав в Москву, А. Чивилихина вообще не тронули (он повесился в 1957, о чем В.  Бахтин тоже не сообщает). Быть может, наша оценка числа погибших и завышена, но читатель поставлен перед необходимостью предполагать худшее. (Вопроса о посаженных и погибших в лагерях перед войной мы вообще не поднимаем.)

Все же из разглядывания дат можно вынести некоторые правдоподобные сведения или хотя бы поставить вопросы. Очеркист и редактор Г. Э. Сорокин, очевидно, погиб в заключении: дата и место его смерти — 1954, Коми АССР. (С ним связана и другая любопытная деталь: весьма вероятно, что, подобно С. Я. Маршаку, он начинал как сионист; его первая публикация в 1925 — сборник стихов Галилея.) Тридцать семь авторов написали свои автобиографии в период с апреля по начало июня 1952 года, что трудно признать случайным, ибо общий разброс дат под автобиографиями огромен и охватывает почти полстолетия, с 1938 по 1985 год. (Заметим еще, что далеко не все автобиографии датированы; весьма вероятно, что автобиографии А. Гитовича и критика Е. С. Добина были написаны тогда же.) В группе 37-и почти все обладают биографической ущербностью: это либо евреи, либо старые большевики и интеллигенты. Напомним, что 1952 год — год расстрела Антифашистского комитета еврейской общественности, пик борьбы с безродными космополитами. По-видимому, готовилось дело, и вся эта группа предназначалась к посадке.

Кого и за что сажали? Всех, за все. Например, прозаик, драматург и историк Д. Н. Аль (Альшиц, р. 1919) был посажен как сионист (вместе с известнейшим историком русской литературы И. З. Серманом), однако есть указания, что не последнюю роль в его судьбе и деле сыграло то обстоятельство, что в своей кандидатской диссертации (в 1947!) он установил факт фальсификации летописей Иваном Грозным (или, по приказу царя, дьяком Щелкановым) — в целях оправдания репрессий против бояр. Оскорбление национальных святынь не фигурировало в деле, но, кажется, подразумевалось. Однако в своей автобиографии Аль пишет: «С 1 января 1948-го по 1 января 1983 г. [я] работал в Публичной библиотеке…», пишет с полным правом историка, ценящего точность: после реабилитации его восстановили на работе и зачли ему тюремный срок как трудовой стаж. Другой пример: М. Г. Воскобойников, специалист по эвенкийской письменности, перевел с русского на эвенкийский слова пионерский галстук как пионерский ошейник (слова галстук нет у эвенков), испугался и сам на себя донес. ^[3] Его похвалили и отпустили, но потом все-таки посадили.

³ Сын эвенковеда, Андрей Воскобойников, тоже ленин­град­ский пи­сатель, доносил уже не на себя, а на товарищей по перу. В 1974 по его доносу был на 6 лет осужден Михаил Хейфец — за не­на­печатан­ное, оставшееся в рукописи и даже не­за­вершен­ное преди­словие к ма­шино­пис­ному со­бранию стихов И. Бродского.

Установить, сколько из «писателей-фронтовиков» замешано в доносительстве, почти невозможно. Известно, что предательство и сотрудничество с органами процветало. Известно, в каком страхе жил с 1930-х и до своего смертного часа от всех и от всего отрекшийся поэт Всеволод Рождественский. Известно, что Г. И. Мирошниченко, почетный гражданин Азова (за исторические романы об этом городе), автор Юнармии и Сынов прославленной России, в бытность свою секретарем партийной организации ЛО СП санкционировал аресты писателей. Известен мне и один контрпример: после ареста в 1938 году Н. Заболоцкого А. Гитович, буквально рискуя жизнью, написал в КГБ бумагу, где клялся в полной невиновности своего старшего товарища. Замечательно, что факт этот стал достоянием гласности лишь после освобождения Заболоцкого: Гитович не признался в своей смелости даже самым близким людям.

В предисловии к справочнику составитель пишет: «Из уважения к скончавшимся или павшим на войне товарищам написанное ими не редактировалось, не исправлялось…». Значит, автобиографии тех, кто был жив к моменту выхода справочника, редактировались, исправлялись. Следов редакторских вторжений мы не обнаружим, зато имеется несколько выразительных обмолвок самих «писателей-фронтовиков». Например, Н. А. Внуков пишет: «в 1948 г. [я] приехал в Ленинград, поступил на физмат университета, но в 1949 г. махнул в Магадан, где окончил курсы картографов-топографов…». П. Г. Кобраков: «В поисках родителей в 1949 г. я оказался на Южном Сахалине — они туда переехали…». А. И. Вересов: «Я еще не знал, что впереди более десяти лет работы над ними» (почти сложившимися книгами). Конечно, так можно заподозрить и напраслину. Например, А. А. Аквилов сообщает о себе: «С 1948 по 1958 г. [я] работал на новостройках Крайнего Севера». Поэт действительно был в лагерях, но не заключенным, а охранником. Читатель, приученный к советским эвфемизмам, ошибется, но не по своей вине.

Иначе В.  Бахтин обходится с автобиографиями покойных. В том же предисловии, несколько противореча себе, он пишет: «В целях экономии места некоторые тексты сокращены — убраны второстепенные анкетные данные». Символ […] повторен в 147 автобиографиях чуть менее 400 раз, а в некоторых из них (И. Я. Айзенштока, К. И. Высоковского) он использован более десяти раз. Иногда в квадратные скобки заключены слова после войны, и можно только гадать, что содержал выброшенный фрагмент. Сокращения преобладают в старых биографиях, потому что в 1950-1960-х было принято упоминать о репрессиях и реабилитациях, а в 1970-1980-х это сделалось неприличным.

Неудобными, «второстепенными» оказались в послевоенные годы и анкетные данные о национальной принадлежности «ленинградских писателей-фронтовиков». До войны этих сведений не стыдились, да и многие из старых автобиографий были написаны как служебные, предназначенные для отделов кадров учреждений; в них просто полагалось указывать национальность. Теперь соответствующие места текстов пестрят отточиями. Автобиографии последних лет отточий не содержат: они написаны специально для книги В. Бахтина, в свободной писательской манере, — следовательно, очень осторожно и расчетливо, с учетом требований дня. Требования эти (по некоторым признакам, составителю неприятные) являются в целом русификаторскими, в частности же выражаются в настойчивом подчеркивании еврейского участия в революции (то есть в национальной катастрофе), и замалчивании — в войне. ^[4]

⁴ Первому много способствовали книги А. Солженицына; второе (за­малчи­ва­ние) началось едва ли не сразу после войны и прочно вошло в традицию: см. А. Адамович, Д. Гранин. Главы из блокадной книги. Новый мир, № 12, 1977. Л. Друскин так ком­ментирует эту пуб­ли­ка­цию: "Сви­детель­ству­ют рабочие, ин­тел­лигенты, врачи, учителя, служащие Эрмитажа — и все они русские. Как будто в блоки­рован­ном городе совсем не было евреев" (Спасенная книга. Вос­помина­ния ленин­град­ского поэта, 1984, стр. 224) .

Подразумеваемая национальность ленинградских писателей, особенно воевавших и погибших, — русские.

Можно допустить, что тайный пафос составителя, предстающего в книге интернационалистом старого закала, разочарованного современностью, заключался в том, чтобы документально противостоять этим националистическим требованиям. Не называя евреев евреями, а русских русскими ^[5],

⁵ Вообще национальность писателей прямо указана в книге лишь дважды: один из членов СП — «по происхождению курд», другой — «по национальности караим», то есть все-таки не совсем еврей.

В. Бахтин сохраняет все же достаточно косвенных, но недвусмысленных указаний, позволяющих частично вос­ста­новить картину. Он понимал, что внимательные читатели у него найдутся.

Но можно предположить и другое: составителю хотелось, чтобы евреев в его списке было все-таки не так много. Это чувство становится понятным, когда выясняется, что доля евреев среди «ленинградских писателей-фронтовиков», по самой осторожной и скорее заниженной оценке, равна 31% (32% по первому и 26-28% по второму отделу книги), а доля евреев среди погибших во всяком случае превосходит 30% (30-37% по первому отделу) — при 5,1% евреев в Ленинграде по переписи 1959 года. Уже самый первый из погибших на фронте членов ЛО СП носил выразительную фамилию Канторович. Разумеется, здесь не учтены те, чьи еврейские корни известны, но кто с не меньшим правом мог бы считать, считал или считает себя русским: Ю. Герман, Н. Грудинина, В.  Бахтин и др.

(Эти подсчеты не имеют, конечно, в виду противопоставить русскому национализму — еврейский. Советская интернационалистическая платформа — как она была первоначально заявлена на словах и без сталинской поправки о первом среди равных — вполне приемлема для рецензента: ее он и восстанавливает.)

Приняв, с необходимыми оговорками, эти цифры, отметим тот факт, что очень многие евреи из числа «писателей-фронтовиков» предпочитают не помнить (или не напоминать другим) о своем еврействе: им нужно как-то жить в обществе, где поднимает голову средневековая легенда о жидомасонском заговоре против человечества. Составитель, вопреки своему обещанию, не раскрывает псевдонимов ныне живущих авторов-евреев, — вероятно, в полном соответствии с их пожеланиями. Что же касается слова еврей, то оно встречается в книге трижды, но лишь в одной из 296 статей употреблено в связи с членом СП, о котором в ней идет речь: в автобиографии составителя, Владимира Соломоновича Бахтина. В. Бахтин, тем самым, как бы берет огонь на себя, однако делает он это в высшей степени расчетливо и эластично, в одной фразе сообщая о своих родителях: «В 1918 году поженились сын бедного еврея и дочь действительного статского советника». В этой формулировке, помимо очевидного мужества, есть и точное следование духу времени: дворянское происхождение в современной России не только не опасно, но и способно хоть отчасти искупить неустранимую примесь еврейской крови. Есть тут и ловкая подтасовка: ничуть не солгав, В. Бахтин подводит читателя к мысли, что еврейской крови в нем (составителе) четверть, а не половина.

На нежелательном краю национального спектра книги вместе с евреями оказался и крымский татарин Риза Халид (имя, ставшее псевдонимом; по документам он — Роман Михайлович Халитов, о чем В. Бахтин тоже не сообщает). Как и евреи, он крайне сдержан: в его автобиографии не найти ни малейших следов национальной специфики (даже родная деревня называется Богатырь). Но спасибо составителю: уступая профессиональной педантичности, он добавляет к библиографии Р. Халида названия девяти (!) стихотворных книг, изданных автором «на родном крымскотатарском языке».

Умолчания, не связанные прямо с двумя рассмотренными темами, тоже дали бы немало анекдотов, по большей части трагических. Приведем один из них: поразительную историю литературоведа Цезаря Самойловича Вольпе. Он не «погиб при попытке переправиться через Ладожское озеро» ^[6]

⁶ Эта формулировка — типичный пример техники замалчиваний, принятой составителем: здесь нет слова эвакуация, следовательно, приходит на ум, что «писатель-фронтовик» Вольпе попросту бежал из Ленинграда.

в сентябре 1941, а был взят в плен, назвался майором Быковым и до 1944 года сотрудничал в печатном органе власовцев, пока, наконец, не был признан евреем и уничтожен.

Большинство недостатков книги В. Бахтина, как мы видели, обусловлены внешними обстоятельствами. В справочнике не случайно отсутствует именной указатель и какая бы то ни было статистика. Однако пренебрежение к числам идет у В. Бахтина дальше требований места и времени. Говоря о членах СП (о людях), он считает их приблизительно, чаще десятками: «около 150 писателей», «около 40 человек», «почти 250 участников» и т.п. Называя точные цифры — он ошибается (или снова не договаривает). По его уверению, «27 писателей Ленинграда пали на фронтах Отечественной войны», — между тем в первом отделе книги — 30 статей о не доживших до победы. Правда, двое из них умерли в плену, еще двое — от простудных заболеваний (всего в госпиталях умерло пятеро), еще двое были приняты в ЛО СП посмертно, а о смерти одного вовсе нет никаких данных, — но все же цифра 27 нуждается по меньшей мере в пояснениях. Вообще справочник оставляет без ответа множество им же обнаруженных вопросов.

Достоинство книги — необычная даже для советских справочных изданий тщательность. В.  Бахтин неформально отнесся к выполнению решения секретаря СП СССР, предписавшего издание подобных книг всем отделениям СП; он вложил в это неблагодарное задание не только громадный труд и любовь к деталям, но и душу, и страсть. Отношение В. Бахтина к советской литературе серьезно до комичного, суждения и оценки устарели, язык посредственен, — но книга его далеко не бесполезна. Она обладает всеми достоинствами документа, притом не одной, а нескольких эпох, и, как всякий документ, нуждается лишь в комментарии. Она служит нашей памяти — стало быть, и совести, и нравственной работе, и будущему. Конечно, не в меньшей мере всему этому могла бы послужить и книга о ленинградских инженерах или аптекарях, воевавших на фронтах и работавших в блокированном городе, — но таково уж отношение в СССР к слову писатель, что выпущена книга о членах ЛО СП, а не о членах профсоюза фармацевтов, чей труд уж точно был необходим всем. И таковы условия отбора в привилегированный клан, именуемый Союзом писателей, что рассказ о «воинском и творческом» «коллективном подвиге ленинградских писателей», из которых — «единственный случай в истории»! — был даже поначалу сформирован целый писательский взвод, — фактически же рассказ о всенародной трагедии, а не о подвиге, — приобретает у В. Бахтина по временам оттенок трагикомический. Не он один — но и он тоже — виновен в непонимании простой истины, высказанной в Европе около двух тысяч лет назад: посредственность, не лишняя, а порою и полезная, даже необходимая всюду, не может быть терпима в литературе. Здесь ее уделом неминуемо становится насмешка.

Что же касается писательского патриотизма, то, по мнению рецензента, новое время учит не связывать это чувство государственными границами и интересами. Объект его приложения для писателя — родная культура, в первую очередь — родной язык. Поэтому подавляющее большинство «ленинградских писателей-фронтовиков» предстает в книге В. Бахтина еще и посредственными патриотами.

5 апреля 1987,
Иерусалим,
помещено в сеть 21 августа 2010

журнал CТРАНА И МИР (Мюнхен) № 5 (41), 1987, стр. 135-139.

БЮЛЛЕТЕНЬ ЦЕНТРА ПО ИССЛЕДОВАНИЮ И ДОКУМЕНТАЦИИ ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА при Еврейском университете в Иерусалиме, Иерусалим, вып. 6, 1987.