Люди и книги свидетельствуют об исключительной профессиональной одарённости Алексея Ансельма, я же свидетельствую о другом: ни более обаятельного, ни более умного собеседника мне не довелось встретить во всю мою жизнь. Это был физик если не нобелевского, то преднобелевского масштаба, а вместе с тем человек, наделённый изумительным артистизмом и даром слова, художественным чутьём и вкусом, деликатностью и тактом, в общекультурном отношении, по широте охвата и глубине проникновения, не уступавший ни одному гуманитарию, — иначе говоря, наделённый «собраньем качеств, в каждом из которых печать какого-либо божества», что хоть и встречается среди физиков, но в целом не характерно для них. Уже его голос, записанный мною в убогих лондонских студиях Би-Би-Си, даёт немедленное и яркое представление о душевном богатстве Ансельма, — оттого я и храню этот голос в моём сердце и на магнитофонной ленте уже десятилетия. Общаться с Ансельмом, дружить с ним — было для меня честью, наслаждением, счастьем. Если я чем-то обязан проклятым бибисям, то вот этим: встречей с Ансельмом. Как мне его не хватает! Он умер шестидесяти четырёх лет, в 1998 году… «Бог одинок — вот и торопит лучших…»
Не перечисляю регалий Ансельма; он слишком хорошо известен во всём мире. В моём некрологе я пытался их перечислить, да многое упустил. Вообще писать о нём лучше и естественнее по-английски: на языке современной науки, на котором и сам он писал и думал больше, чем по-русски.
На проклятых бибисях (где я оказался в 1989 году по ошибке, по моей глупости, да и застрял на годы) мне привелось в течение многих лет раз в две недели рассказывать о науке, технике и движении творческой мысли в радиожурнале Парадигма. Ансельма привели ко мне в 1991 году как к редактору этого радиожурнала, и я сразу понял, как мне посчастливилось. Лучшего участника («контрибютора», на тогдашнем бибисишном жаргоне) у меня никогда не бывало. С 1991 года по 1998 год Ансельм выступил в Парадигме целых двадцать два раза: больше, чем кто-либо ещё. В последний раз его голос и его мысль прозвучали у меня уже после его смерти, в его некрологе, 8 сентября 1998 года, в 122-й Парадигме.
Хочу подчеркнуть, что Парадигма, со всеми интервью в ней, шла в эфир не прямо, а в предварительной записи, и самые удачные интервью я обыкновенно повторял в нескольких выпусках, даже — если они приходились к месту — и годы спустя. Среди этих двадцати двух интервью Ансельма повторов было особенно много, потому что мысли его, не говоря уж о манере их изложения, были всегда замечательны, раздвигали горизонты и не устаревали. Отмечу и то, что длинные интервью я разбивал на тематические куски и выпускал в эфир по частям, — всё это говорится к тому, чтобы рассеять ложное впечатление, если оно возникнет: не Ансельм был заинтересован в Парадигме, а Парадигма в нём; не 22 раза он садился перед микрофоном в студии Би-Би-Си, а, может быть, всего раз десять. Верно: всякий раз, приехав в Лондон, он бывал в Буш-хаусе, но не ради копеечных заработков в Парадигме, а потому, что на русской службе у него были друзья, в первую очередь друг его юности Георгий Бен.
Винюсь: 16 июля 1991 года, в седьмом выпуске в Парадигмы, где Ансельм выступает у меня впервые, и мы с ним только что познакомились, я объявляю его не Алексеем Андреевичем, а Алексеем Петровичем. Оправданий у меня два. Во-первых, этот выдающийся человек, директор петербургского Института ядерной физики, профессор, будучи старше меня на двенадцать лет, с первой минуты знакомства предложил мне, жалкому радиожурналисту, называть себя просто Алёшей. Во-вторых и в-главных, солидный, казалось бы, радиожурнал предположительно солидной же (не к столу будь помянута) корпорации Би-Би-Си делался буквально из ничего, на тычке, наскоро, в какие-нибудь три дня, делался от начала до конца одним-единственным взмыленным и не видящим света божьего подёнщиком, так что и интервью брать, и тексты переводить, и голоса собирать, и плёнку резать вручную, бритвой, вырезая флафы и вздохи, — всё приходилось делать мне. Вот типичная картина: пятница, середина дня, я сижу за ветхой, на ладан дышащей пишущей машинкой, где не хватает рычага для перевода каретки, сижу в комнате, где десять рабочих столов и полно народу, иные пытаются работать, другие, у кого минута выдалась, едят, смеются, курят, орут над моим ухом каждый своё, кто про Кьеркегора, кто про Солженицына, кто про погоду на Кипре; а я, привыкший работать в полной тишине, сижу, по временам затыкая уши, над каким-нибудь дурацким переводом о наркоманах в Паранезии, подбирая слова, как если б это было моё последнее стихотворение, молитва, исповедь. И вот в этот самый момент, среди этого бедлама, ко мне подходит Мила Куперман-Викторова и спокойненько так говорит:
— Давайте трейлер!
И я понимаю: настал мой последний час. Я сегодня до конца дня батрачу в отделе текущих событий, мне голову поднять некогда от этой фигни (с переводом через двадцать минут в эфир!), и вчера так было, и всю неделю… и — вот беда! — я напрочь забыл, что в другом отделе, в отделе тематических передач, мне нужно во вторник (да-да, во вторник, дорогая!) выпустить в эфир радиожурнал, который не то что не начат, а даже не намечен, в голове у меня не сложился, плана не имеет… и уж конечно нет у меня трейлера! А на радио счёт идёт на минуты и секунды. Что запланировано, отложить нельзя. Мила требует. Это значит: умри, но сделай; разбейся в лепёшку, встань на уши, сдай к сроку фигню про Паранезию, а всё равно через полчаса выдай трейлер, и не только в форме машинописного текста в полстраницы, но в придачу и в форме магнитофонной плёнки с музычкой, где твоим голосом в течение минуты с лишним велеречиво рассказывается о содержании очередного выпуска проклятого радиожурнала, о котором ты сам ещё ничего не знаешь. Кто не был под бомбёжкой, не поймёт, что я переживал в такие минуты и как я уцелел. Нужно ли говорить, что и мой радиожурнал, и русскую службу, где я, по слову поэта, корпел буквально «ради смерти голодной», я ненавидел? В советских кочегарках я чувствовал себя свободнее и счастливее. И нужно ли объяснять, что любой подвернувшийся «контрибютор» (не говорю: такой, как Ансельм; таких не было) становился лучом солнца в тёмном царстве? В страшную минуту, когда кругом всё рушится, когда меня ставят к стенке, я вспоминаю: ведь у меня же есть целых шесть минут его голоса, целая четверть проклятого радиожурнала!
…Я отвлёкся на пустяки. Я хотел только сказать, что Ансельм был и остаётся праздником, который всегда со мною. Этим праздником я теперь хочу поделиться с друзьями; с тобою в первую очередь. Верю, что никто из вас не скажет, что я, педант и зануда, перегружаю вас лишней отсебятиной.
Ю. К.
11-12 декабря 2016,
Боремвуд, Хартфордшир
…У нас в студии побывал известный ленинградский физик Алексей Ансельм. Алексей Петрович Андреевич, что привело вас в Англию?
…Существенно интернациональный характер науки — факт общепризнанный. Например, НАСА…
…Когда в 1930 году в германском журнале Zeitschrift für Physik вышла статья молодого российского ученого под названием Диамагнетизм металлов, немецкий физик-теоретик Рудольф Пайерлс...
…При обсуждении науки в западной печати все чаще — в том или ином контексте — говорят о теории всего на свете, то есть о полной и окончательной картине физического мира. Некоторые учёные…
…Прояснить всю эту путаницу я попросил известного петербургского физика, профессора Алексея Ансельма:
…Того же мнения держится и директор петербургского института ядерной физики профессор Алексей Ансельм:
[Когда о беседе Ансельма об астрологии прослышал один сотрудник русской службы Би-Би-Си, молодой москвич из новых русских, назовём его Л. Ф., он при мне, но не поворачивая головы в мою сторону, произнёс презрительно: «В каждой крупной компании есть астролог», что следовало понимать так: где деньги, там правда, а большевики соврали. Я хотел было спросить его, верно ли, что Земля плоская, но вовремя одёрнул себя.]
[Писатель Александр Горбовский, ныне уже покойный, был склонен не только к мистификациям (иные из них гуляют в сети и сегодня, многие годы после его смерти), но и к мистике, верил в недостаточность современной науки. Ко мне он пришёл со статьёй о лунатизме, в которой развивал свои скептические соображения. Написана статья была неплохо, и я решил дать бедствовавшему человеку заработать копейку (одновременно сняв упрёк в том, что мы не пускаем к микрофону критиков чистого разума), но в том же выпуске просить Ансельма возразить Горбовскому.]
…Теперь выслушаем представителя конвенциональной науки, каковым у нас выступает известный физик-теоретик, директор петербургского Института ядерной физики, профессор Алексей Андреевич Ансельм. Он считает подобного рода истории вымыслами людей, неспособных воспринимать физический мир как единое целое.
Другое событие, о котором мы хотим рассказать, случается гораздо чаще: раз в два года [до этого говорилось о комете Шумахера-Леви]. Речь идёт об одной очень важной конференции физиков, которая в этом году проходила в шотландском городе Глазго. На ней побывал постоянный участник наших передач, директор петербургского института ядерной физики профессор Алексей Андреевич Ансельм. Послушаем, что это была за конференция.
…В международной научной жизни — важное событие: симпозиум в петербургском Физико-техническом институте, посвящённый проблемам астрофизики и приуроченный к девяностолетию замечательного учёного Георгия Антоновича Гамова. О Гамове и пойдёт у нас сегодня речь. Имя Гамова мало известно на родине — во всяком случае, за пределами узкого круга специалистов, зато в этом кругу Гамова ставят невероятно высоко: в один ряд со знаменитым Львом Ландау — и даже выше его. Но Ландау — это целая эпоха российской физики. Как же получилось, что Гамов, сопоставимый с ним по значению, в наши дни практически полузабыт? — Послушаем, что рассказывает о Гамове постоянный участник наших передач, директор петербургского института ядерной физики, профессор Алексей Андреевич Ансельм.
…Наша следующая тема подводит нас к переднему краю современной физики частиц. В британских газетах промелькнуло сообщение о том, что американцы значительно продвинулись в создании антивещества. По счастью, в Лондоне оказался проездом постоянный участник наших передач, профессор Алексей Андреевич Ансельм из петербургского института ядерной физики. Мы попросили его рассказать, что такое антивещество и чем оно нам грозит.
[Один из слушателей Парадигмы, инженер Николай Кронов из Петербурга, просил нас обнародовать его космологическую модель, которая не показалась мне вовсе абсурдной. Я записал его голос по телефону, убрал с магнитофонной ленты лишнее, выпустил в эфир целых шесть с половиной минут его рассуждений (опять показав, что мы на Би-Би-Си не гоним взашей дилетантов), и в том же выпуске попросил Алексея Ансельма прокомментировать соображения Кронова.]
Так видит нашу вселенную Николай Александрович Кронов из Петербурга. Прокомментировать эту модель мы попросили его земляка, профессора физики Алексея Ансельма.
…Недавно это положение решили проверить сотрудники телевизионной программы Би-Би-Си Горизонт — для чего слетали за океан и обратно с невероятно точным хронометром в руках, отсчитывающим время на основе измерения длины волны, испускаемой атомом цезия. С ними были ученые из британской Национальной физической лаборатории. Целью телевизионщиков было — преодолеть общественное недоверие к теории относительности. Ученые ставили себе более скромную, но практическую задачу: опытным путём уточнить запаздывание навигационных сигналов со спутников. Как и следовало ожидать, теория оказалась верна: полетавший хронометр отстал на сорок наносекунд сравнительно с оставшимся на земле. Прокомментировать эту экспедицию мы попросили физика-теоретика, профессора Алексея Андреевича Ансельма из Петербургского института ядерных исследований.
[Ты видишь: Ансельм, со свойственным ему тактом и терпением, всё разжевал и в рот положил, а я выслушал, кивал с учёным видом, соглашался… — чтобы под конец опять тупо спросить: «Так в чём же он, этот парадокс?» Но не спеши записывать меня в полные идиоты, дорогая. Вспомни, какой каторгой была работа на бибисях. Вспомни ещё и то, что студий для записи не хватало, и вообрази: вот беру я интервью у Ансельма, ловлю на плёнку каждое его слово, за уровнем звука наблюдаю (это мне всегда так трудно давалось!), а все мои мысли о другом: я знаю, что за дверью стоит добряк Валерий Лапидус (Виктор Костин в эфире), меня ненавидящий, стоит, выжидая момент, когда Ансельм будет в середине длинного периода, чтобы ворваться в студию, начать меня и Ансельма выгонять под предлогом того, что его дело важнее, и этим испортить мне запись. Так в тот раз и случилось; и ещё не раз случалось. Тогда я этого доброго самаритянина вышвырнул с применением силы и уже после этого дослушивал и дозаписывал Ансельма. Суди же сама, до близнецов ли мне было…]
…Но даже если допустить, что человек действительно вот-вот качественно изменится, ничто не предвещает перемен в законах природы и в способах их постижения. Физика по-прежнему будет вглядываться в строение материи с помощью опытов и уравнений — то есть теми же способами, что сегодня. Иначе говоря, мифологией наша наука не станет. Такого убеждения придерживается известный физик-ядерщик профессор Алексей Ансельм из Петербурга. Его мы попросили рассказать, каким предстаёт изнутри процесс научного творчества — и чем он отличается от псевдонаучных домыслов дилетанта.
…Теперь — совершим путешествие во времени, в чем нам поможет российский физик, профессор Алексей Ансельм. Тридцать лет назад, в августе 1968-го года советские войска вторглись в Чехословакию — с тем, чтобы гусеницами танков раздавить так называемую Пражскую весну: одну из последних попыток сообщить социализму человеческое лицо. Многим россиянам, особенно — представителям послевоенного поколения, и почти всем западным идеалистам эта авантюра Кремля окончательно открыла глаза на природу большевизма. Вера в коммунистическую идеологию умерла — но на поверхности советской жизни ничего не шелохнулось. Горстка молодых людей, вышедших на Красную площадь выразить свое возмущение вторжением, была брошена в тюрьмы и психушки. Их подвиг прошел незамеченным и казался напрасным — так сильна была советская карательная машина и, что едва ли не хуже, инерция в умах большинства советских людей. Однако в недрах самой карательной машины назревали перемены. Рассказ Алексея Андреевича Ансельма не оставляет в этом сомнений.
Когда 120-й выпуск Парадигмы вышел в эфир, Ансельму оставалось жить двенадцать дней. Он скончался 23 августа 1998 года. Восьмого сентября 1998 года, в Парадигме-122, я поместил мою статью памяти Ансельма и прощальные слова его друзей: Георгия Бена и Владимира фон Шлиппе. Лишь одно из двадцати двух интервью Ансельма утрачено мною: то, где он рассказывает об ускорителях элементарных частиц в Парадигме-066, прозвучавшей 16 июля 1996 года.
Радиожурнал Парадигма просуществовал до 4 мая 1999 года, до своего 138-го выпуска. Как ни странно, он стоял довольно высоко в слушательском рейтинге русской службы Би-Би-Си, и похвалы мне доводилось получать очень лестные, но начальство русской службы всегда относилось с величайшим пренебрежением к запросам и нуждам слушателей, и радиожурнал был закрыт.
…В середине 1970-х, в Ленинграде, в общей компании, где и я присутствовал, скорее всего это было в литературном объединении при фабрике Большевичка (или в том же кругу в коммуналке у Регины Серебряной на углу Большой Пушкарской и Ординарной), Александр Кушнер рассказывал, как на курорте, чуть ли не прямо на пляже, в Пицунде или в Крыму, он познакомился с необычайно обаятельным и умным человеком, способным поддержать разговор на любую тему, включая поэзию. Кушнер недоверчив и осторожен, первому встречному объятий не раскроет, а тут было видно, что он просто влюблён.
— Оказалось, — рассказывал Кушнер, весь сияя, — что это физик-теоретик. А ведёт он себя совершенно как поэт: то и дело, во время разговора или прогулки, достаёт записную книжку, записывает что-то и отправляет её обратно в карман. Он просто светится талантом! Наверное он откроет что-нибудь!
И Кушнер не ошибся: его новый знакомый, имени которого я в ту пору не запомнил, действительно, открыл «что-то», о чём энциклопедии пишут.
Это был Алексей Ансельм.
Ю. К.
7–12 декабря 2016,
Боремвуд, Хартфордшир
