Два замечательных поэта, современники, писавшие на разных языках, но родившиеся в одной стране, были лично знакомы и высоко ценили друг друга. Кажется также, что они оба, и в равной мере, были заинтересованы в сотрудничестве, давшем поистине удивительные плоды.
Ходасевич начинает переводить с иврита в 1916. Эпические поэмы Черниховского произвели на него столь сильное впечатление, что он сам, прирожденный лирик, обращается к эпосу и в 1918-1920 пишет ряд больших стихотворений, сначала гекзаметром, затем нерифмованным ямбом, которые теперь относят к числу его лучших созданий. Стихи эти были встречены почтительным изумлением современников, так же как и его стихотворные переводы с иврита, т.е. в основном из того же Черниховского.
Черниховский, со своей стороны, ничего не взял от музы Ходасевича; однако, человек всесторонней европейской образованности, он знал и любил русскую поэзию, понимал значение Ходасевича как поэта и переводчика и был заинтересован в появлении русских вариантов своих поэм. Вероятно, быстрый успех переводов Ходасевича и явился поводом для знакомства поэтов. Можно предположить, что его инициатором был Черниховский. В неопубликованном письме от 16 июня 1923 года, отправленном из Берлина в Сааров, он сам посылает свои новые стихи Ходасевичу с просьбой перевести их. В том же году Черниховский договаривается с художником Л. О. Пастернаком об иллюстрации одной из своих поэм, переведенной Ходасевичем.
Последним отзвуком сотрудничества поэтов является сцена, описанная Зинаидой Шаховской. Как-то, встретив Черниховского в Париже, в Пен-клубе, она прочла ему несколько его стихотворений в переводах Ходасевича. Черниховский, по предположению рассказчицы, не помнил их, а прослушав, воскликнул: «Это же совсем замечательно!».
Бросим беглый взгляд на жизнь и творчество каждого из поэтов.
Шаул (Саул Гутманович) Черниховский (1875-1943) родился в Таврической губернии, учился в коммерческом училище в Одессе, а затем в Гейдельбергском и Лозаннском университетах. В 1906 он стал доктором медицины, с 1907 работал земским врачом в Таврической и Харьковской губерниях, а в годы первой мировой войны служил врачом в русской армии. Позже он живет в Петербурге, где, отдавая дань времени, проникается революционной идеологией и работает для будущей русской революции. Как поэт, пишущий на иврите, он дебютировал в 1892; первое собрание стихотворений появилось в 1898. Еврейская энциклопедия называет музу Черниховского «светлой и радостной» и говорит о том, что она принесла «с собой в еврейскую литературу свежий аромат южных степей и лугов, радостный здоровый смех и опьяняющее чувство избытка непочатых сил и сладости бытия». В самом деле, эти новые и неожиданные для еврейской поэзии черты разительно отличают музу Черниховского от, скажем, музы Бялика, скорбной и гневной по преимуществу и в этом смысле гораздо более традиционной. Стихам Черниховского свойственны любовь к деталям, любовь и интерес к людям, — черты, общие для европейского гуманизма. Невозможно сомневаться, что его гекзаметры навеяны идиллией Гете Герман и Доротея. О важнейшем элементе поэтического мастерства Черниховского — о владении поэтическим словом — предоставим судить специалистам по ивритской литературе. Вместе с тем ясно, что переводы, выполненные Ходасевичем, одновременно блестящи и точны. И если бы, например, поэмы Вареники или В знойный день были известны как оригинальные произведения русскоязычного автора, их смело можно было бы назвать гениальными, поставив в один ряд с самыми высокими эпическими творениями русский музы. Лирика Черниховского представляется несколько менее значительной. Вообще же, компилируя доступные нам отзывы современников, можно сказать, что значение Черниховского в новой еврейской поэзии громадно и видимо уступает лишь значению Бялика, этого Пушкина нового Израиля. Как и Бялик, Черниховский внес непосредственный вклад в развитие языка, в частности содействовал выработке номенклатуры флоры и фауны на иврите, посвятив этому вопросу специальную статью. Он перевел на иврит Мольера, Гете, обе эпопеи Гомера, Песнь о Гайавате Лонгфелло и ее прообраз, финскую Калевалу. Еврейский стих он обогатил разнообразием ритмов и форм…
Поэзия и частная жизнь Черниховского рисуют нам образ человека бесконечно далекого от типа ортодоксального ашкеназийского еврея. Автор хвалебной Песни Астарте и Белу, бонвиван, принятый в обществе и пользующийся шумным успехом у женщин в Европе и в Петербурге; революционер и космополит, женатый на гречанке, — он все же явился одним из самых ярких провозвестников еврейского возрождения, светского и духовного, одним из первых вождей сионизма. В 1922 он навсегда покидает Россию — возможно, в группе еврейских писателей, по ходатайству Горького и с особого разрешения Ленина выехавших в Берлин. В 1931 он поселяется в Палестине. Ему суждено было дожить до гитлеровских кошмаров, на которые он откликнулся двумя поэмами. Фактическая родина поэта, Россия, могла бы гордиться им с не меньшим правом, чем родина историческая, — но она с неизменной ревностью отворачивается от тех, кто умер в других краях. Современная Россия забыла Черниховского.
Забыла Россия и его переводчика — Владислава Фелициановича Ходасевича (1886-1939), и по той же причине. Ходасевич родился в московской купеческой семье католического вероисповедания, учился в классической гимназии, а затем на юридическом и историко-филологическом факультетах Императорского московского университета. Его первые публикации — стихи и критика — относятся к 1905. В эти годы формировалась так называемая вторая волна символизма, — он был подхвачен и на короткое время увлечен ею. Но уже в начале 1910-х годов мы видим в нем самостоятельного мастера, свободного от каких бы то ни было литературно-партийных поветрий своего времени, последовательного продолжателя русской классической традиции. Наиболее счастливыми для музы Ходасевича были годы с 1915 по 1925: в это десятилетие написаны принесшие ему широкую известность стихи его книг Путем зерна и Тяжелая Лира, в эти же годы выполнены все его переводы. Выпустив в 1927, в Париже, собрание своих стихов, Ходасевич как бы подводит итог себе как поэту, — и в дальнейшем пишет преимущественно критическую и литературоведческую прозу, а также мемуары. Эти его труды заслуживают отдельного рассмотрения. Если же говорить о стихах, то написано им немного: всего около 250 оригинальных стихотворений. Но значение его в русской поэзии XX века очень велико. Поэты, по выражению Ницше, мутят свою воду, чтобы она казалась глубже, — Ходасевич, с достойной восхищения твердостью, всю свою жизнь опровергал этот блистательный афоризм. Его стихи значительны и просты. Они бедны звуковыми эффектами и после Блока и Мандельштама кажутся суховатыми, пресными. Но они богаты семантическими интонациями. Ходасевич продолжает в русской литературе традицию так называемой поэзии мысли, ведущей свое начало от Е. Боратынского: в этом своем качестве он вполне одинок в кругу современников, в этом — его неожиданность и сила. Ходасевич интровертирован и интенсивен — на фоне в основном экстравертированной, экстенсивной русской поэзии XX века. Если определить его творчество коротко, оно — диалог с Богом.
Ходасевич всегда, и в России (исключая годы военного коммунизма), и в эмиграции, зарабатывал себе на жизнь литературным трудом. Он много переводил; при этом прозаические переводы постепенно вытесняются у него поэтическими, — из польских, армянских, латышских, финских и, наконец, еврейских поэтов. Вот его ремарка по этому поводу (1927): «Творчество поэтов, пишущих в настоящее время на древнееврейском языке, оказалось для меня наиболее ценными близким. Переводам с древнееврейского я уделил наиболее времени и труда…». (Интерес Ходасевича к еврейской поэзии был, возможно, подкреплен его происхождением: дедом по материнской линии ему приходился Я. А. Брафман, известный выкрест-антисемит, автор пресловутой Книги Кагала.) Критика встретила эти переводы более чем благожелательно. Например, Л. Выгодский (1922) писал: «…надо отдать справедливость переводчику: он со своей задачей справился блестяще. Совершенные с точки зрения русского читателя, его стихи являют почти идеальное приближение к еврейскому подлиннику…». Книга Ходасевича Из еврейских поэтов вышедшая в 1921, была дважды переиздана в течение двух последующих лет. Более чем половина включенных в нее стихов — переводы из Черниховского. Ходасевич, по существу, открыл этого поэта для русского читателя.
Некоторые из современников (С. Парнок, Б. Поплавский) считали Ходасевича лучшим поэтом русского серебряного века, однако настоящей прижизненной славы — славы Блока или Ахматовой — у него не было. Лишь после смерти за ним укрепилось имя первого поэта русской эмиграции. В настоящее время мы наблюдаем нечто вроде реставрации Ходасевича на родине. Но эта реставрация не может быть сколько-нибудь полной: уехав из России в 1922, Ходасевич до конца своих дней остался убежденным противником большевизма и связанного с ним, по мнению поэта, культурного помрачения.
Ходасевич не знал иврита. Переводы сделаны им с буквальных подстрочников, снабженных латинской транскрипцией еврейского текста. В трудных случаях он консультировался с Л. Б. Яффе. Успех переводов, выполненных таким образом, не более удивителен, чем успех всякой подлинной поэзии. Поэтическая мысль отлична от философской или естественнонаучной и, вообще говоря, непереводима. Перевод возможен в единственном случае: когда один большой поэт черпает вдохновение в творчестве другого, равновеликого: только одного мастерства, только владения стихотворной формой — здесь недостаточно. Поэтому переводы Ходасевича живы и будут жить долго. Поэтому же большинство переводных стихов наших дней, наводнивших русско-советскую литературу и очень неплохо выполненных, мертворожденны или нежизнеспособны.
сентябрь 1982, Ленинград
помещено в сеть 27 марта 2009
машинописный альманах ЛЕА (Ленинградский еврейский альманах) выпуск 3, 1983 (Ленинград).
журнал ПАНОРАМА ИЗРАИЛЯ №219, Иерусалим, 1986.
серия ЕВРЕЙСКИЙ САМИЗДАТ том 26, издание Еврейского университета в Иерусалиме, 1988.
