С историей шутки плохи. Злая она тётка; насмешница, которая всегда шутит зло. Нам порою грезится вопрос: «А что, если бы случилось не так, как случилось, а иначе?», она же сослагательного наклонения не признаёт, всякое свое слово говорит раз и навсегда. История высмеивает не только великих, нет, а всех и каждого, включая и малых сих, тех, кого она не замечает. Но мало над кем она посмеялась злее, чем над французским полководцем и политиком Анри-Филиппом Петеном.
Этого человека судили за измену родине и приговорили к смертной казни в 1945 году, в возрасте 89 лет. Ему повезло, вдвойне повезло: казни он избежал без побега, дожил до 95 лет в здравом уме и памяти, что не каждому удаётся. Петена помиловали… и кто помиловал?! Но об этом дальше. А пока скажем, в чем ему особенно повезло, назовём его главную удачу: он вошел в историю Франции (что значит: в историю Европы и человечества), и не как изменник, тут дело сложнее.
Поначалу Петен мало помышлял о своей всемирно-исторической роли, да и шансы на нее имел мизерные: родился в крестьянской семье, выучился на офицера, продвигался по службе медленно. В 58 лет, полковником, собрался на пенсию, за это, как водится, получил перед выходом генеральский чин, собрал вещички… Но уйти на покой помешали: родина-мать позвала; началась первая мировая война. И Петен не уклонился от грозного зова.
Спросите себя, сударь: хотите ли вы войти в историю, хотя бы и как злодей? И не отнекивайтесь; если по совести ответите, то окажется, что хотите. Мы все глядим в Наполеоны. Так при Пушкине было, а уж с тех пор, как Бог умер, и подавно. Тем более, что злодей и герой часто сливаются в одном лице. Кем был Наполеон, угробивший больше французов, чем немцы в ходе второй мировой войны? А ведь он гордость Франции, гений, одна из вершин человечества. Кто только им ни восхищался! Мы, люди, будем помнить Наполеона всегда, до тех пор, пока мы люди.
Тут, кстати, и другой вопрос возникает: что такое родина? Кто вправе говорить и судить от ее имени? Кто ее воплощает? Джугашвили был грузин, но — русский из русских, более русского человека вообразить нельзя, никого и никогда Россия не любила сильнее и жертвеннее. Наполеон, как мы помним, родом корсиканец, а если копнуть глубже, итальянец, с роднёй среди тосканской знати (а имя, хоть нам тут не до филологии, носил греческое, из числа привившихся только в Италии и означающее лев дубрав). Тоже, значит, иностранец, инородец с окраины; тоже, как Джугашвили, говорил с акцентом, — но кто же воплотил Францию больше, чем Наполеон? Никто. Разве что Петен…
Петен родился 24 апреля 1856 года в захолустном Коши-а-ля-Туре на севере Франции. Посещал деревенскую начальную школу, потом религиозную среднюю школу. Оказал способности. Был принят в знаменитую военную академию Сен-Сир и окончил ее; в мирное время начал, младшим офицером, службу в Альпийском полку, где — это понравилось и запомнилось — делил с солдатами все тяготы их походной жизни. Его громадная популярность среди солдат в последующие годы берёт свое начало здесь: в крестьянской простоте, в умении спать, завернувшись в шинель; в понимании нужд рядового.
К началу первой мировой войны Петену, как уже сказано, 58 лет. Он не воевал, был профессором военной школы, теоретиком. Плохим теоретиком в глазах генерального штаба и командования: отстаивал преимущества войны осмотрительной, даже оборонительной, твердил: наступать стоит лишь при несомненном перевесе в огневой мощи. Наверху же господствовал в то время петушиный лозунг «только вперед», там стояли за наступление любой ценой, мечтали смыть позор Седана, капитуляцию 1870 года. В то время это был единственный военный позор Франции со времён Столетней войны.
На фронте профессор показал себя хорошо и начал продвигаться: успешно командовал бригадой, корпусом, армией. В 1916 году именно ему поручили остановить немецкое наступление под Верденом. Ситуация, в сущности, была безнадежной (а прорыв под Верденом означал бы падение Парижа), но Петен справился: искусно и быстро реорганизовал фронт и тыл, наладил коммуникации, а что еще важнее — сумел поднять боевой дух армии, воодушевил солдат. Принял на себя главный удар — и выдержал. Славу победителя частично разделил с Робером-Жоржем Нивелем, о котором история вспоминает петитом. Славу героя и популярность среди солдат не делил ни с кем. Десять месяцев «верденской мясорубки» (самой страшной битвы Великой войны; ибо Великой во всём мире называют первую, а не вторую мировую) принято считать победой французов. К декабрю они вернулись на февральские позиции, принудив обороняться немцев. С обеих сторон полегло около миллиона человек.
В мае 1917 года, после провала затеянного Нивелем наступления французов и бунтов на фронтах, Петен был назначен главнокомандующим французской армии. Он без жестокости восстановил порядок, в 1918 году возглавлял свою армию в общем наступлении союзников; в ноябре 1918 года вчерашний полковник-пенсионер становится маршалом Франции, вице-президентом верховного совета обороны и генеральным инспектором армии. Дивная карьера! Особенно потому, что на дворе победа. Герою 62 года. Теперь-то уж наверное пора на покой. Или нет?
Нет. Куда нам спешить? Героя на пенсию не выталкивают, а он купается в лучах славы. Годы летят быстро… Не успели оглянуться, как началась вторая мировая война, и Франции вновь потребовались гений и мужество Петена. В 1940-м, в возрасте 84 лет (вот уж геронтократ! прямо в духе позднебольшевистского белокочанного Кремля), он, на волне всенародной любви, становится сперва заместителем главы правительства, а затем и премьер-министром Франции. Но Франция уже не та, и положение на фронте опять безнадежное — как под Верденом в 1916-м, только еще хуже, много хуже. Война — что твой Седан! — проиграна в течение месяца. Не помог и Петен.
Отвлечемся на минуту. Прибегнем к запретному приему. Была ли Франция уж настолько слабее нацистской Германии, как об этом свидетельствует ее моментальное поражение? В этом позволительно усомниться. Франция сражалась; потеряла на фронте сто тысяч человек — это за недели! В отсутствии мужества, как это с тех пор делают бульварные британские газеты, французов честный человек не упрекнёт. Проиграла Франция войну стратегически и тактически — именно этим и только этим объясняется ее быстрый разгром. Окажись у нее такой козырь, как Ламанш у британцев, или «необъятные просторы родины», как у большевиков, она, пожалуй, могла бы собраться с духом и бороться — даже против нацистов, а ведь нацисты, назовем вещи своими именами, дали лучшего по своим боевым качествам солдата за всю историю европейских войн.
Да, могла Франция сражаться, но на деле, в реальном историческом пространстве, не смогла. История преподносит нам на блюдечке другое: позор Франции, разгромленной одним ударом, позор страны, некогда столь доблестной, а разбитой в пух и прах. Вспомним: французская сухопутная армия не знала себе равных на континенте в течение двухсот с лишним лет, с окончания Тридцатилетней войны по самый Седан в 1870 году. И вот что еще крепко забыто: перед началом второй мировой войны, даже в ее начале, после захвата Польши, именно французская сухопутная армия считалась лучшей в Европе — не советская, которая бахвалилась: «От тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!»; о немецкой же армии вообще никто всерьёз не говорил, нацистов считали молодцами против чехов да поляков, брали в расчёт петеновскую «огневую мощь», о боевом духе забывали. А тут пожалуйста! Франции точно сухожилие подрезали.
И вот Петен, «герой Вердена», законный глава правительства, вынужден заключить с нацистами перемирие. Палата депутатов и сенат, собравшиеся в Виши, ратифицируют сделку, а Петену передают полномочия почти диктаторские (обычное дело во время войны; она ведь не кончена, перемирие — еще не капитуляция).
Тут и начинается самое интересное.
После заключения перемирия Франция воевать совсем уже не хотела, это очевидно. Вся Франция? Почти вся. Подавляющее большинство французов. Фашизм и нацизм (вещи очень разные, но в данном контексте близкие) пустили корни повсюду в Европе, исключая только Британию. Французам нацизм не претил. Немцы были всё-таки не гунны, как их презрительно называет английская чернь; не скифы с их «азиатской рожей» по Александру Блоку, не большевики с их экспроприацией; чужие, но не совсем чужие, исторически родственные. Своё имя Франция получила от немцев; франки, захватившие Галлию в пятом веке, были союзом германских племён. Во время Великой французской революции романтические настроенные французы прямо в Конвенте обсуждали вопрос, не провозгласить ли себя германцами. Общие культурные представления, включая демократию, европейская система ценностей — всё это под нацистами не полиняло ни пёрышком, как сказал бы Гамлет. Не воевала Франция потому, что воевать было не за что. Естественнее было сотрудничать с победителями, которые к тому же вот-вот должны были сделаться хозяевами всей Европы, объединить Европу, вернуть времена Карла Великого и чуть ли не Юлия Цезаря. В 1940-м не верилось, что нацизму можно противостоять. Сопротивление казалось безумием.
При этом на две трети захваченная Франция номинально оставалась независимой и даже воюющей, что потом дало ей право числиться среди победителей (а немецкому генералу при подписании капитуляции воскликнуть: «Как, и они нас победили?»).
Французское Сопротивление возникло как движение безнадежное и отчаянное. Смотришь на имена и видишь: в маки уходили преимущественно иностранцы. Очень заметны евреи и русские (в том числе русские евреи; среди прочих сражалась и героически погибла во французском Сопротивлении Ариадна Скрябина, дочь русского композитора, принявшая иудаизм). Французы составляли в Сопротивлении зыбкое большинство — да и то лишь потому, что дело происходило всё-таки во Франции. Безумцем, помешанным казался поначалу и де Голль. Интересов Франции, ее обывательского большинства, он не выражал, не представлял. Эти интересы выражал законный глава правительства, маршал Петен. Десятками тысяч насчитывались люди, благодарные ему, считающие, что обязаны ему жизнью. Если угодно, он взял на себя позор французов: их минутное (говоря исторически) малодушие. Христос взял на себя все без изъятья грехи человеческие, и он — Бог. Петен взвалил на себя грехи сограждан — и стал козлом отпущения, игрушкой в руках узурпатора. Ибо де Голль — это невозможно отрицать — был стопроцентным самозванцем, а затем и узурпатором. Крупномасштабный герой, в отличие от героя в законе, всегда немножко узурпатор. Взять хоть того же Наполеона...
Петен был героем в законе. До расправы над ним, до самого 1945 года и даже после, в глазах многих французских патриотов он, странно вымолвить, тоже был представителем Сопротивления, а вовсе не соперником и противником де Голля: делал то же дело другими средствами, удерживал остаток Франции от разорения, готовил ее к национальному подъему, добивался освобождения военнопленных. По отношению к нацистам Петен двурушничал: поддакивал на словах, уступал в вопросах второстепенных для Франции (таких, как вопрос о евреях), а скрытно — помогал сражающейся стороне. В 1942 году он тайно распорядился слить оставшиеся в Северной Африке французские войска с войсками высадившихся союзников. Он пытался установить контакты с Лондоном, оставался в прекрасных отношениях с американским послом в Виши, так что к моменту победы Петен был для американцев более удобным партнером, чем де Голль. Именно Петен посоветовал генералу Франко не пропускать через территорию Испании нацистские войска, и Франко принял его совет. И это — коллаборационист, изменник? Нет, это честный француз своего времени, избранник народа, если и виноватый, то не перед Францией.
В 1942 году Петен практически устранился от власти, передал все полномочия своему заместителю Пьеру Лавалю, навязанному нацистами (ещё один довод против суда над стариком). Почему Петен вовсе не ушел в отставку? Потому что знал, что помогает Франции. Только его авторитет удерживал нацистов от того, чтобы захватить оставшуюся треть страны.
Верно: Петен был, что называется, реакционером по натуре и воспитанию. На вишистской территории евреи оказались гражданами второго сорта, для них были закрыты многие профессии (что всё же не концлагеря и газовые камеры, хоть и туда некоторые евреи при Петене угодили). Петен запретил масонские ложи; в своих нескончаемых речах, прямо брежневских по протяженности и пошлости, этот солдафон проповедовал «отечество, труд и семью» (последнее особенно забавно; сам он женился в 62 года, как раз, когда стал национальным героем, а в женщине, не исключая и жены, всегда умел видеть только постельную принадлежность). В нравственном отношении физиономия вырисовывается не симпатичная, но это было лицо тогдашней Франции. Де Голль же, симпатичный или нет, Францией в ту пору не был.
Вспомним лозунг де Голля, с помощью которого он перевернул мир: «восстановление целостности и национального величия Франции». Величия! В начале 1940-х это казалось бредом умалишенного. Но одержимый удачлив. Самозваный вождь Сопротивления сумел добиться от британцев и американцев, чтобы его отряды в 1945 году первыми вошли в Париж, и сегодня любой молодой француз скажет вам, что Франция сама себя освободила; это записано в учебниках. Однако ж то, что Франция — в числе держав-победительниц, что у нее есть кресло в Совете безопасности, этим она обязана Петену не в меньшей мере, чем де Голлю; пожалуй, и в большей. Будь Франция захвачена вся; будь вместо перемирия капитуляция, — не было бы и этого сомнительного «величия», не то что де-голлевского.
Всякий узурпатор первым делом расправляется с носителем законной власти, если тот уцелел. Де Голль не был исключением. Суд на Петеном нельзя квалифицировать иначе как фарс и расправу. За что старика судили? Окажись в начале войны на его месте де Голль (кстати, ученик Петена по Сен-Сиру), он — если бы только сдюжил, а Петен ведь сдюжил! — сделал бы в точности то же самое; выбора особенного не было, ни военного, ни политического; своих избирателей слуга народа обязан представлять честно. Петен был прав перед французами, а неправ — перед историей, перед тёткой Клио, которая сама всегда неправа перед совестью и здравым смыслом. За эту неправоту Петена и судили.*
*Напомним, что Де Голль и теперешнего национального героя Франции, Антуана Сент-Экзюпери, казалось бы, безупречного, собирался судить как коллаборациониста и предателя — за одно то, что книга Полет в Аррас вышла в вишистской Франции. Мало того: де Голль был убежден, что Сент-Экзюпери, лично знакомый с Эйзенхауэром, настраивает американцев против него, вождя Сопротивления.
Проделаем еще раз запрещенную операцию, спросим: «а что, если б...». Примем на крохотную секунду схему Шимона Визенталя, основателя Еврейского документационного центра в Вене. Если бы нацисты победили в европейском масштабе, полагал этот расследователь нацистских преступлений, историки в итоге оправдали бы это объединение Европы (не первое и не последнее по счёту), назвали бы его прогрессивным. В самом деле, разве нацисты не несли с собою прогресса? Посмотрите, какую промышленность они создали! Какие дороги! (Недаром в современный русский язык, при повальном и рабском заимствовании из английского и американского, вошло немецкое слово автобан, а не английское motorway или американское highway, turnpike). Самая идея скоростного шоссе, сейчас столь обычного, возникла при Гитлере. Что до нравственных преступлений нацистов, то историки поначалу их бы, естественно, замазывали перед студентами, а затем время сделало бы своё дело, ужасы стали бы забываться (нельзя жить, всё время помня ужасное), бесчеловечный режим с неизбежностью стал бы размягчаться, очеловечиваться, — и, глядишь, в один прекрасный день мы бы услышали на лекциях в Сорбонне и Оксфорде не о преступлениях, а о перегибах нацистов, — совершенно как иные говорят о преступлениях большевиков: «дело-то было правое, а в методах, да, были допущены некоторые отдельные ошибки».
Случись так, Петен был бы сейчас только героем, ничуть не злодеем (каковым он-таки никогда ни на минуту не был). Но место его в истории было бы куда меньше, для де Голля же места вообще бы не нашлось. А главное — мы с вами не получили бы вот этого урока, или, если угодно, этой пощёчины, оскорбляющей наше чувство справедливости: не увидели еще раз на примере удачливого бедняги Петена хищную ухмылку той самой тётки Клио, которая не только всегда выбирает наихудший вариант из всех имеющихся, но и буквально из любого обывателя, из любой посредственности умеет сделать и героя, и злодея, а подчас — того и другого разом.
7 августа 2005,
Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 20 октября 2014
журнал НОВОЕ ВРЕМЯ (Москва), №36,2005.
еженедельник ОКНА (приложение к газете ВЕСТИ, Тель-Авив), №?,2005.
в книге:
Юрий Колкер.
УСАМА ВЕЛИМИРОВИЧ И ДРУГИЕ ФЕЛЬЕТОНЫ. [Статьи и очерки] Тирекс, СПб, 2006
