Юрий Колкер

Перечитываю документ, пролежавший без движения почти 35 лет. Вот ещё частица моего прошлого, никчёмная и бесценная. Отчего не помечтать над нею?

Эту машино­пись в не­полных две страницы прочло в 1981 году с полдюжины людей, поровну в Ленинграде и в Париже. Она — проект издания двух­томника Хода­севича (В. Ф. Хо­да­севич, Собрание стихов в двух томах, редакция и при­меча­ния Юрия Колкера, La presse libre, Paris, 1983-1984). В Ленин­граде их прочли: мой первый чита­тель Т. К.; мой тогдашний приятель по полу­под­поль­ной литера­туре Саша Кобак; поэтесса Тамара Буковская (тоже ближе стояв­шая к полу­под­полью, чем к лит­фонду), от которой я и получил пред­ложе­ние издать в Париже со­брание стихов Хода­се­вича, — вряд ли кто-нибудь ещё.

Ходасевича я готовил в ту пору для ленин­град­ского сам­издата, собрания стихов ещё не было, но что-то было, иначе бы и предложения не последовало, — может быть, первый вариант первого тома; ну, и слух, слухи. Точно была Айдес­ская прохлада в её первом варианте, ходив­шая в руко­писях и вызывав­шая от­клики не просто поло­жительные, а удив­лённые, изум­лённые. Хода­севича откры­вали заново, меня мало кто знал — и никто на тысячи ква­драт­ных кило­метров вокруг не решался выступить против так на­зыва­е­моего нова­торства, в пользу кон­серва­тивной эстети­ки, а я делал это открыто, с вызовом. Из откликов особенно дорожу одним, на десять лет опоздав­шим: Натальи Марковны Ботвинник (1944-2008), латинистки и пуш­кинистки, из высшего слоя элитарной питерской интел­лигенции. В 1981 или в 1982 году, прочтя рукопись, она решила, что Юрий Колкер — псевдоним, с этим и жила до 1993 года, когда мы познако­мились на библей­ском конгрессе в Иеру­салиме. Услышав моё имя, она воскликнула: «Я вас люблю!»… Жаль, я не спросил её тогда, кто ей виделся за «псевдо­нимом»; а теперь уже не спросишь.

В Париже эти две страницы машинописи прочли по крайней мере ещё трое: Владимир Аллой (1945-2001), Сергей Дедюлин и Ирина Алексеевна Иловайская-Альберти (1924-2000), все — из газеты Русская мысль, при которой существовало издательство La presse libre. Этим издательством в 1981-1983 распоряжался Аллой. Делал он это на правах сотрудника Русской мысли, главным редактором которой была Иловайская, но в Ленинграде создалось впечатление, что издательство — его личное предприятие. От Аллоя, судя по всему, и пришло ко мне предложение, переданное Буковской (с которой я едва был знаком), — я же благоразумно не спросил, от кого оно исходит, как называется издательство и как мой труд уйдёт за рубеж, потому что не знал, как поведу себя под пыткой, если меня схватят. Имя Алоя на тот момент в моём сознании вовсе не отложилось, да и названо не было; Буковская только спросила, не стану ли я возражать, если в Париже переиздадут мой двухтомник; зато я много слышал от Кобака о Дедюлине, эмигрировавшем незадолго перед тем, а до эмиграции энергично участвовавшем в ленинградском самиздате. Сейчас думаю, что Кобак при заезжих иностранцах похвалил мой незаконченный труд, похвала дошла до Дедюлина, тот поделился с Аллоем, а уж Аллой нашел какой-то канал к Буковской (она работала в музее Пушкина на Мойке). Лишь в 1983 году, не раньше, — вероятно, с получением первого тома двухтомника в типографском исполнении, — услышал я и запомнил имя Аллоя; с ним в уме эмигрировал в 1984 году — и благодарил из Иерусалима Аллоя, не Русскую мысль, чем вызвал там понятное недоумение и досаду. Аллой к тому времени в газете и издательстве уже не работал.

Когда первый том моего двух­том­ника вы­шел в Париже, аме­рикан­цы Д. Малм­стед и Р. Хьюз, уни­вер­си­тет­ские ли­те­ра­туро­веды на зар­плате, годами го­тови­вшие со­брание со­чинений Хо­да­се­вича для из­датель­ства Ар­дис, вы­сказа­ли из­датель­ству La presse libre пре­тензии, связан­ные с автор­скими правами, — и Аллою при­шлось «устра­нять на­зрев­ший кон­фликт» (как пишет в своих вос­помина­ниях Д. Се­ве­рю­хин), причём Аллой «устранил конфликт», за­ручив­шись под­держкой Нины Бер­беро­вой (1901-1993).

Десятилетиями пре­тен­зии Мал­мстеда и Хьюза ка­зались мне не­по­стижи­мой ди­костью, даже ни­зостью. Я не видел в них ров­ным счётом ни­какого ра­цио­наль­ного зерна. Как! Эти уни­вер­си­тет­ские чи­нов­ники, жив­шие в сво­бод­ном мире, под охраной закона, не под сенью КГБ, ра­ботав­шие за деньги, за дол­лары, не по ве­лению сердца и с пер­спек­тивой угодить в ГУЛАГ в ка­честве воз­на­граж­дения, — ре­шились упрекнуть ле­нин­град­ского ко­чегара, отказника, вы­бро­шен­ного из жизни, со­стоящего под надзором Большого Брата, нищего, выбивавшегося из сил, чтобы прокормить семью, поэта, рисковавшего всем ради служения родной литературе и будущей свободной России! Низость и чуть ли не подлость виделась мне в этих претензиях. Теперь, тридцать с лишним лет спустя, я начинаю догадываться, что в них было больше от глупости, чем от подлости. Американцы мерили меня своей меркой; они, вероятно, думали, что я тоже служилый литературовед, чиновник от литературы, честный карьерист, трудящийся ради кафедры в Сорбонне или Гарварде, их поля ягода, их конкурент; они, видно, воображали, что мне, в моём полуподпольи, доступны какие-то их публикации — при том, что и самые стихи Ходасевича я раздобывал по крохам, а книги его современников, изданные на Западе, получал тайно и случайно, обычно на несколько дней, а то и на одну ночь — ведь и доверявший мне книгу человек, не говоря обо мне, рисковал свободой, своею и своих близких.

С Аллоем связана тайна, в которую мне неинтересно заглянуть. Он покончил с собою в 2001 году, на другой день после православного рождества, отсчитав себе ровно 55 с половиной лет. Виделся я с ним один-единственный раз, в Париже, 18 января 1986 года; поначалу мы почти братались, но, как стало ясно сразу после рас­ставания, не совсем друг другу по­нравились, во всяком случае, не совсем поняли друг друга (что и в нашей переписке 1984-1985 годов угады­валось). Я уже знал, что память в Русской мысли Аллой оставил по себе дурную, но едва ли руко­вод­ство­вался этим. Аллой тоже служил русской культуре и будущей свободной России — это было в нём главное, этого нельзя было не видеть и не ценить; дея­тель­ность его про­из­водила впечат­ление… но я сторонился деятелей, искал едино­мышлен­ников…

Уйдя из Русской мысли, Аллой открыл собственное издательство; после крушения большевизма перенёс свою деятельность на берега Невы. В 1999 году, подыскивая издателя для книги Ветилуя, я среди прочих обратился и к Аллою. Хорошо помню этот телефонный звонок к нему в мой тогдашний приезд в Петербург. Аллой не отказал мне прямо, согласился посмотреть рукопись (и я оставлял её поэту В. С. перед возвращением домой), но тон его был таков, что я второй раз ему звонить не стал. Он говорил со мною, как говорят с людьми, обманувшими твои надежды. Допускаю, что моя давняя работа над Ходасевичем в 1981-1983 годах привела его к мысли, что я трудо­любивый культур­трегер, не чуждый само­отвержен­ности, исподтишка и робко пописыва­ющий стишки (как это делают все литера­туро­веды) — однако ж за годы с 1984-86 по 1996 вполне выяснилось, что Ходасевич был пусть и важным, но лишь эпизодом в моей жизни, не эпохой, и я претендую на нечто большее. Почти не сомневаюсь, что Аллой, как и многие, не мог простить мне выступлений против пресловутого Клуба-81, моего непризнания дутых авторитетов второй литературы вроде Виктора Кривулина, главное же — моей критики Бродского; иначе говоря, моих амбиций.

Верно, амбиции у меня были наполеоновские; никогда я не считал себя вторым по отношению к кому бы то ни было из живущих (хоть и не выставлял этого напоказ), но эти амбиции подстилала вовсе не преувеличенная вера в мой талант, а вера, что — при скромных природных данных — я нашёл чашу Грааля и являюсь её единственным обладателем. Я ежеминутно вторил в душе Ходасевичу:

потому что шкалу прилагал к себе не местную и сегодняшнюю, а единую и всеобщую, с Гомером и Данте у верхней зарубки и со мною вблизи нулевой, — но при этом не забывал ни предостережения Боратынского, обращённого к Мицкевичу:

ни королевских фанфар Ходасевича:

Занятый в своём служении вещами более важными, Аллой не заметил, что Айдесская прохлада и мои примечания к Ходасевичу выражают мою эстетику, мою литературную программу; не почувствовал пыла отнюдь не ли­те­ра­туро­вед­че­ского за моей жаждой точности и полноты. Это важный момент: за­нимаясь Хо­да­се­вичем, я на стихах любимого поэта вы­говари­вал мои литера­турные принципы, они же простирались много дальше Ходасевича, были всеобщими, но в первую очередь имели в виду меня, мои стихи. Я писал о себе.

… а что я не донёс мою чашу, так это уже было под солнцем.

Ю. К.

10 августа 2015,
Боремвуд, Хартфордшир

---

Владислав Ходасевич

СОБРАНИЕ СТИХОВ

в двух томах

Редакция и примечания Юрия Колкера

(проект издания)

За настоящим изданием предполагается сохранить название итогового сборника В. Ф. Хо­да­севича, выпущенного поэтом в 1927 в Париже, и затем (посмертно, с важными дополнениями и примечаниями) переизданного Н.Н.Берберовой в 1961 в Мюнхене. Оба упомянутых выпуска давно сделались библиографической редкостью. Двухтомник будет существенно отличаться от них полнотой. В него войдут все стихи, включенные в пять прижизненных книг поэта, в частности, книги Молодость и Счастливый Домик, отсутствующие в Авторском Собрании; стихотворения и наброски, добавленные Н. Н. Бер­беровой в издание 1961 года, а также два незаконченных фрагмента из её автобиографии; стихотворения 1905-1922 годов, рассеянные в периодических изданиях и не входившие в сборники; наконец, избранные переводы: из польских, еврейских, армянских (и, может быть, латышских и финских) поэтов. Большинство стихотворений мы предполагаем снабдить примечаниями, в основу которых будут положены рецензии Н. Гу­милёва, В. Брю­сова, В. Гоф­мана, Ю. Ты­нянова, Г. Чул­кова, П. Гу­бера, Г. Адамо­вича, Г. Ивано­ва и многих других критиков поэта, затем его мемуары, воспоминания современников, письма Горького к Ходасевичу и другим писателям. Авторские примечания к оригинальным стихам и переводам и примечания Н. Н. Бер­беровой будут воспроизведены полностью. Двухтомник будет иметь следующую композицию:

Том I

Молодость

(по изданию 1908; 35 стихотворений, 525 строк)

Счастливый Домик

(по изданию 1922; 36 стихотворений, 647 строк)

Путём Зерна

(по изданию 1927 года; 34 стихотворения, 819 строк)

Тяжёлая Лира

(по изданию 1927 года; 47 стихотворений, 801 строка)

Дополнения

(9 стихотворений. исключенных из Путем Зерна издания 1922; 3 стихотворения, исключенных из Тяжёлой Лиры издания 1922)

Примечания

Том II

Европейская Ночь

(по изданию 1927; 29 стихотворений, 942 строки)

Дополнения

(по изданию 1961; ранние стихи из периодики и писем; стихотворные фрагменты из прозаических текстов; всего более 20 стихотворений)

Переводы

Очерк жизни и творчества В.Ф.Ходасаевича

(по статье Ю. И. Колкера  Айдесская прохлада, переработанной и дополненной)

Состав и принципы издания

(Ю. И. Колкер)

Примечания

Основные даты жизни и творчества В. Ф. Хо­дасевича

Алфавитный указатель стихотворений

Библиография

(в настоящее время содержит 62 наименования)

Объём первого тома — 164 стихотворения, 2903 строки. Сверка текстов закончена. Второй том нуждается в доработке (разделы: Дополнения и Переводы), которая может быть завершена в течение года.

---

[июль 1981, Ленинград]
помещено в сеть 10 августа 2015