…Здесь, милая И., не много будет для тебя нового сравнительно со статьёй о фотосинтезе. Математика та же, и она опять целиком моя, только сравнивать мои кривые приходится с другими кривыми, принятыми в теории адсорбции, а они все, кроме одной (Йовановича), откровенно подгоночные, полуэмпирические и даже прямо эмпирические, лишённые внутренней логики, — ты это увидишь сразу. Изюминка моей модели в том, что она все эти подгоночные кривые объединяет и перекрывает, а при этом покоится на пристойной теоретической базе.
С Сергеем Брауном познакомил меня в 1988 году Бенц Гинцбург (ты помнишь, я сказал о нём несколько слов в предыдущем письме, где я фотосинтезирую). В отличие от Бенца, Сергей математику понимал или, во всяком случае, чувствовал. Биохимик и бактериолог по образованию и роду занятий, ещё студентом умудрившийся внести вклад в науку, попавший в учебники, Сергей статью об адсорбции планировал до знакомства со мною, уравнения Тота, Фольмера, Хилла и де Бёра, Йовановича и ещё кучу всего знал давно (список литературы составлен им без моего участия), но сам писать уравнения не отваживался; а я и не слыхивал об этой научной области; смешивал адсорбцию с абсорбцией.
Начинали мы с нуля, рассуждали с мелом в руках перед зелёной доской в его крохотном кабинете в Институте проблем жизни (Institute of Life Sciences) в Гиват-Раме; пробовали так и сяк. Когда, в порядке обсуждения, я написал на доске простую гиперболическую зависимость типа уравнения Михоэлиса-Ментэн, Сергей немедленно сказал: "Эта формула правильная!" Тут я вспомнил и показал ему мою брошенную работу о фотосинтезе, где эта гипербола — простейший из частных случаев. Весь математический аппарат моей модели Сергей принял немедленно и на его основе написал свой текст нашей общей статьи, оставив мне для написания куски вокруг формул. Английский у Сергея был превосходный, не чета моему. Над физической стороной процесса адсорбции он, вероятно, много размышлял, и все свои размышления вложил в эту нашу общую работу. Получился странный гибрид: физическая картина едва ли опиралась на картину математическую. Некоторых рассуждений Сергея я попросту не понимал (они, как всегда в таких случаях бывает, казались мне неинтересными; то, что нам интересно, мы ведь обычно понимаем), а про иные я точно знал, что они сами по себе: моими формулами не подкреплены.
Ну, и не взяли нашу статью в журнале Langmuir. Сохранилось письмо, в котором безымянный (по обычаю) рецензент возражает на физические построения Сергея, ни словечком не обмолвившись о формулах. Из этого ясно, что математической стороны он попросту не понял. Разумеется, журнал был выбран неправильно, нужно было посылать в издание типа Journal of Mathematical Biology, где у меня уже была публикация… На дворе, однако ж, стоял 1989 год, постдокторантскую стипендию в университете мне не продлили, приходилось подрабатывать сторожем, Таня получала сущие копейки в Еврейской энциклопедии, Лиза откровенно бездельничала в школе, всё в нашей жизни трещало по швам, — можешь себе представить, что творилось у меня в душе; до науки ли тут? А я уже сдал экзамен и прошёл в мае 1989 года probation week на русской службе Би-Би-Си в Лондоне (не к столу будь помянута), и нужно было решаться… Что до Сергея, то он, экспериментатор и прикладник, теорией адсорбции занимался, можно сказать, на досуге, она не была для него хлебом насущным. Так дело и не продвинулось с тех пор.
О Сергее Брауне скажу несколько слов. Родился он в Риге, ещё свободной, вырос в Сибири (в его семье были видные меньшевики и бундовцы) и был, по его собственному определению, литвак: еврей из тех, кого выброси голым на необитаемом острове, а через десять лет найдёшь на этом острове новый Гонконг или Лос-Анджелес. Он знал и умел всё на свете, брался за любую работу, ничего не чурался, был решителен и тороват… между прочим, даже в советской армии отслужил, где возвысился от рядового до чина какого-то младшего командира, и солдаты говорили про него уважительно: «Сергей, он — жилистый!». Ещё ребёнком он свободно говорил по-французски (в сибириской деревне, где медведя боялись больше, чем райкома!) и знал наизусть Евгения Онегина. Он всю жизнь страстно читал, в годы нашего знакомства — на семи языках, но понимал ещё столько же языков. Будучи первоклассным специалистом в своей области, он прекрасно ориентировался в других областях науки и в искусствах: в живописи, музыке и литературе, где, впрочем, при замечательных знаниях и самостоятельных суждениях, вкус зачастую обнаруживал спорный. Как и подобает воевавшему израильтянину и литваку, он был сильной личностью: скор в суждениях, смел, резковат в обхождении, напрочь лишён сентиментальности (по его собственным словам, никогда в жизни не плакал); о женщинах мог вести так называемые мужские разговоры, которых я с юности не выношу и которые по самой своей сути отдают пошлостью. При всём том мы подружились. Совершенно неожиданно для меня он, прослышав о моём рифмоплётстве, прочёл все изданные к тому времени мои стихи, и его отношение ко мне, и без того хорошее, изменилось к лучшему; из этого отношения исчезли начальственные нотки. Не скрою, мне льстило, что этот монументальный человек видил во мне равного. Ещё в Израиле, до переезда в Лондон, я просил Сергея прочесть критически рукопись одной из моих литературных статей и получил от него разбор жёсткий, точный и справедливый. Сам он тоже просил меня был его читателем и критиком, когда начал набрасывать воспоминания. Писал он эти воспоминания по-русски, но печатать хотел на иврите или по-английски (говорил, что пишет для близких, не для всех), я же убеждал его печатать для всех и не дожидаться перевода, в чём и успел, но, к моего горю, лишь тогда, когда в 2016 году у Сергея обнаружили рак в последней стадии, и он сам понял, что нужно спешить. Меня Сергей просил написать предисловие к этим воспоминаниям. Он умер в конце 2017 года. Держался в течение болезни с мужеством редкостным, почти неправдоподобным, не терял интереса к жизни, не переставал шутить… Ещё до болезни Сергей говорил мне, что хотел бы умереть в 85 лет, потому что дальше — уже не жизнь… Он умер в возрасте семидесяти шести лет…
…К нашей общей статье об адсорбции мы, бросив её в 1989 году, вернулись снова в 1993, но опять до конца не довели. Моя работа на проклятых бибисях была не из тех, что оставляют досуг. За первые три года в Лондоне я не написал ни одного стихотворения. Таких трёх лет не было в моей жизни с двенадцатилетнего возраста.
Статья, которую тебе показываю, написана совершенно иначе, чем та, старая. Я переписал всё совершенно по-своему, выбросил всю лишнюю (для меня) физику Сергея, сосредоточился на математике, которую несколько продвинул сравнительно с версией 1989 года. Нашу общую с Сергеем версию вывешиваю для сравнения. В моей новой версии (она внизу, под чертой), где едва ли сохранилось хоть одно слово Сергея, не говоря уж о формулах, имя Сергея оставляю как имя соавтора: постановка задачи принадлежит ему. Сама знаешь, решать задачи умеют многие, а вот умение поставить задачу как раз и отличает настоящего учёного от человека, в науке случайного…
Ю. К.
19 октября 2019,
Боремвуд, Хартфордшир
1989, Иерусалим; 2019, Боремвуд, Хартфордшир,
помещено в сеть 21 октября 2019
