В ночь на 6 сентября 2006 года в Германии умерла поэтесса Ольга Бешенковская. Мы не дружили, только приятельствовали, виделись считанное число раз, стихи понимали настолько неодинаково, что даже не спорили о них, — а вместе с тем я чувствую, что мир без нее для меня померк. Бывает такое между людьми одного литературного поколения: они и не близки, а нужны друг другу. Сейчас мне кажется, что всю мою жизнь Ольга была рядом: и в 1960-е во дворце пионеров (где мы, почти ровесники, не познакомились), и в 1970-е, в поэтических кружках Ленинграда, и в 1980-е, в литературном полуподполье, в кочегарках.
За месяц до смерти, 7 августа, она позвонила мне. Повод бы пустяшный: где-то нечаянно попали в печать ее слова о моих стихах, по ошибке редактора предпосланные не стихам, а критике на мою статью. «Я хочу, чтоб ты знал... когда меня не будет...» Причина звонка была в другом: после года раздумий Ольга решилась сказать мне, что мои последние стихи оставляют ее холодной.
Вот этот ее прощальный отзыв я и выставляю в качестве предисловия к Клинописи. Никого из собратьев по перу я не пускал в свои прежние книги, ничьих предисловий не хотел, отклонял предложения, которые другие сочли бы лестными, но отзыв Ольги хочу удержать и связать с этими стихами, из которых она прочла больше половины. Я в долгу перед нею. Тридцать с лишним лет я повторяю ее строку: «В природе меньше форм, чем кажется порой...».
Ю. К.
5 октября 2006,
Боремвуд, Хартфордшир
* * *
Ils aiment jouer avec des couteaux.
|
В черный шелк азиатской ночи Отправляюсь с ножом в руке. Чем восточнее, тем жесточе. Нет случайных рифм в языке. Ночь разбуженная, былая, Хочет будущего хлебнуть. От Роксаны до Хубилая Матереет сабельный путь. Полня ненавистью аорты, Скачут взмыленные года. Орды гонят на запад орды, Орды едут на города. Наплодив сыновей в избытке, Удальцов с головы до пят, Катят бешенные кибитки, Двести тысяч осей скрипят. Гунны, гузы, авары, тюрки, Чтобы волю свою спасти, С лютой смертью играют в жмурки, Развосточиваясь в пути. Табунами даль покрывая, Предъявляют свои права Азиатская сталь кривая, Азиатская тетива. Ханы, беки и багатуры. Угры, вскормленные с копья. Оногуры и кутригуры. Эфталиты. Полынь-дарья. Я без лезвия не узнаю, Где теперь кочевье мое, Чьей рукой Темучин к Дунаю Тянет Азии острие. 13 сентября 2005 |
* * *
|
— Я выкуплю тебя из рабства, Эпиктет! — Согласья моего, прости, на это нет. Не знаю даже, что ты рабством называешь. — Помилуй! Ты весь день в работах изнываешь! То чистишь ты горшок, то по воду бежишь, Неоклу ты, мудрец, как мул, принадлежишь. Тобою, погляди, и конюх помыкает! — Какой же чепухе твой разум потакает! Свободы в мире нет. Всяк чем-нибудь да слаб, Желаньями томим и в этом смысле раб. Возьми хоть кесаря. Он раб молвы и лести, Он властолюбья раб. Не вижу в этом чести. Я вольности другой меж смертными ищу: Собой, одним собой повелевать хочу. Я скромную вкушать предпочитаю пищу И с радостью горшок за конюхом почищу, Покуда люд честной ко мне не пристает И мыслей сладостных не нарушает ход. Я полон до краев. Ни теорем, ни песен Мой разум не лишить, а телу труд полезен Да сверх того душе блаженный ритм дарит: Земное трудится, небесное — парит. Размеренность волны необходима чувству. Не в ритме ль к счастью ключ, и к воле, и к искусству? А выкупишь меня, юнец с горячим лбом, — И стану праздности и похоти рабом. май 2005 |
IЖил в Согдиане поэт. Дактили не сохранились.Имени мы не знаем. Знаем твердо одно: Рыночный процветал в Согде язык, торговля Бойкая шла. Согд был. Ergo, был и поэт. |
IIТы, фарисейство, себя в счастьи мнишь благородством,Нравственной высотой пред несчастьем кичась. Царствуй, сытая спесь! Вдосталь собою любуйся. До сумы и тюрьмы — ризы не запятнай. |
IIIДевушка плачет навзрыд: плох тридцать первый любовник,Сердцу не больше он мил прежних, тех тридцати. Горькая наша свобода! Зря за тебя мы сражались. Цензор, плаха, костер — счастью служат верней. |
IVВпрямь ты готов быть вторым? В круг властителей тесный,Цезарю поклонясь, Юлием рад вступить? Бита карта твоя. Ты не будешь и сотым. В дерзостном новичке дерзость нам не смешна. |
VБыл ты душою велик, слабость прощал нам и злобу,Нынче же, погляди, сам ты злобен и слаб! — Мифом, — слышим ответ, — живы души. И ложью. Великодушье всегда плохо осведомлено. |
VIЧто? Четырех, говоришь, в мире друзей не сыщем,Знай мы, как нас честят милые за глаза? Полно! Каких четырех? Ты не сыщешь и пары. Там же, где нет двоих, нету ни одного. |
VIIЯ не ослышался, нет? Ты живешь, ты страдаешь,Радуешься, грустишь, — всё, чтоб стихи сочинять? Бывший вожатый, прощай! Как дружить с гедонистом? Цель твоя мне смешна, мир твой мелок и чужд. |
VIIIЧернь легко отличишь. Ей, боящейся света,Довод, ясный, как день, — что волкам головня. Вы, властители дум, льстили тьме! Пожинаем Весть благую свинца, логику топора. |
IXСмерть — особенный труд, но зато и последний.Голову нужно поднять и улыбнуться врагу. Ты, Леонидас, и ты, Бьярни, дайте мне руку! Сына нет у меня. Нет у меня земли. |
XОтняли хлеб и кров, выворотили душу,Выкололи глаза, вырезали язык. Путник, пойди и скажи гражданам Ленинграда: Здесь, под кельтской плитой, я обиду забыл. 30 марта — 2 июня 2005 |
* * *
|
Доблесть глупа, а ее антиподы умны. Так уж устроена жизнь, что душа глуповата. Даром бедняжку смущают вчерашние сны. Схлынула честь. Аполлон отлучился куда-то. Ценность — текучая штука. Поток Гераклит Плещет и жалкие наши дела омывает. Тешься собою-любимым, пока не болит. Солнечных стрел не удержишь. Чудес не бывает. Даже и Рим преходящ оказался. Латынь Напрочь смело половодьем корявых наречий. Что ж ты, дурак, донкихотствуешь? Поздно. Остынь. Выгоды ищут Шопены страды человечьей. У Одиссея находчивость бьёт через край. Горлица ноева плачет в сети птицелова. Здравствуй, сметливое племя младое. Прощай, Глупая доблесть, старинное честное слово. 2001 |
* * *
|
Ты останешься в одной из ниш Ночи, гипнотическая ложь, Истины моей не потеснишь, Власти надо мною не возьмешь. Ты останешься на дне морском, Где звездою теплится Земля И библейский ящер над песком Ходит, плавниками шевеля. Челюсти свои не разевай, Ужасом проникнутая тишь, Истиной себя не называй, Не сожрешь меня, не обольстишь! 20 января 2005 |
|
Памяти А. А. Костиной Биологическая жизнь завершена...Скажи, куда теперь отправилась она, Старуха властная, что дочь твою растила, И не прибавилось ли на небе светила? Немногих я любил сильнее, чем ее. Чудовищный вертеп, советское жилье Своим присутствием она согреть умела — И вот преставилась, умолкла, отлетела. Слова покинули ее в предсмертный час. Кивала нам, звала, не отрывала глаз, Худая, страшная, всё вглядывалась в лица, Последним ужасом пытаясь поделиться. Не знаю, отчего всё валится из рук. Не мать, казалось бы, не самый близкий друг, Не часто, помнится, мы с ней и говорили — А горько, будто вдруг в чулане затворили. Проста была, строга. Наук не превзошла. Носки вязала мне. Ватрушки нам пекла. Любила, редкостная, зятя-белоручку, Стирала, штопала и вырастила внучку. Над речкой Плюссою чухонский есть лесок С поляной ягодной. По ней, наискосок, Гляжу, идут вдвоем, нагнутся то и дело, И старшая чудесно так помолодела... 26 декабря 1999 |
|
Как ты, Мария? По-прежнему ль смерть ненавидишь Или она научила себя полюбить? Что с языком? Пригодился арабский иль идиш? Нужно ль Икбала и Галкина переводить? Главное: что ностальгия? На родину — тянет? Смерть ведь сродни эмиграции, только страшней. Всё ли отъезды друзей, как предательства, ранят? Как там с Россией? Хоть кто-нибудь слышал о ней? Милая невозвращенка! Что жизнь — неудача, — Старая новость. Кому же она удалась? Веймарцу разве... А нас прочитают, не плача, Каждый — в себе, над собою наплакавшись всласть. 17 октября 2000 |
|
Из любого билета счастливый он сделать умел, В интегралах насвистывал, словно ходил по канату, Был в студенчестве робок и тих, только разумом смел, Докторскую шутя защитил и уехал в Канаду. Что с ним дальше случилось, не знаю. Подруга одна, Говоря о другом, мимоходом напомнила имя. Я увидел Онтарио. Влаги сплошная стена Поднялась за окном, с валким сейнером в дымке предзимья. Нехитро и домыслить: женился, детей народил Даровитых и вдумчивых, склонных к успеху и славе, Стал профессором по теплотехнике, коттедж купил В Монреале приветливом, в гостеприимной Оттаве. А кому помешала в пути беспредметная грусть, Клены в политехническом да ленинградские реки, Те — по-своему счастливы. (Имя канадца, стыжусь, Ускользнуло из памяти вновь, и теперь уж навеки.) Есть китайцы меж тех, кто от Пушкина род свой ведет — Не занятно ли? Есть аргентинцы, британцы, армяне. Генофонд растекается вширь. Человеческий род Всходит мерно, как сдоба, и тает в озерном тумане. 16 ноября 2000 |
* * *
|
Деревья форм своих не сознают, Пространства свойств, незрячие, не знают, Не видят, как хорош ажурный лист, В прожилках, ими вызванный из мрака Земли... И мрак невнятен им, а свет Они воспринимают осязаньем, Как ласку божества, его улыбку, Но — внепространственную, как они. Вот клен шумит под ветром, свеж и влажен. Спроси его о месте, где он вырос, И он ответит шорохом листвы Недоуменно-мудром: я — нигде. Душа в геометрическую точку Не так же ли вмещается? — но мощно Фрактальные развертывает формы В пространстве смежном, разуму незримом... Взгляни: вот мысль, согретая любовью, Благоуханный, трепетный цветок, Перед которым роза — праздник плоти... Но некуда взглянуть. Опущен полог. Душа и знает, что она жива, А форм своих почувствовать не может, И если спросишь: велика ли ты? — Ответит горделиво: необъятна. Но дух И сам незряч. Уж он-то всякой формы Лишен, в пространстве бесконечномерном. Ни гауссовым колоколом вечным В саду алгебраическом, ни кварком, С которым наши мудрецы на ты, Не связан, — потому и наслажденья Не ведает — ни горечи, ни злобы, Ни аромата нежного цветка, Ни малодушья, ни великодушья... 2000 |
* * *
|
Художник ткет Психее тончайшие одежды, Внушая человеку восторги и надежды. Ученый с тайн природы срывает покрывало, О бедном человеке не думая нимало. Художник облачает, ученый обнажает, А трепетный ценитель обоих ублажает. 20 февраля 2001 |
* * *
|
Кольцо, за ним крыльцо. Не шелест крыл — Руке опора прочная перил. На воздух можно тело положить. Спины не разгибая, можно жить. Земля и небо в родственной борьбе Разыгрывают действо о тебе. Рачителен дряхлеющий полет. Скупец из чаши капли не прольет. 2001 |
* * *
Для чего, человечество,
Твой неистовый рост?
(1963)
|
Теперь-то я знаю. Не вычитал, сам догадался. Без штудий Тейяра нехитрую мудрость постиг. Недаром, недаром я в этой пустыне скитался. Не нужно наставников мне, провожатых и книг. Не хочет, не может сосна оставаться сосною. Сосне обоняние грезится, зренье и слух. Она их в потомстве предчувствует ранней весною, Изводится дивным родством, осеняющем двух. И ты, человек, — только новому виду подножье. Пространство тебя, не заметив, проглотит живьем. Лишь Бог, хоть и нет его больше, — подобие божье, Собой упоенное в страшном развитьи своем. 22-27 октября 2000 |
|
Мог ли я думать, что в Лондоне весть эту встречу? Значит, мальчишкой ты дивный твой замок воздвиг! Юноша-воин, прости! Запоздалою речью Славит тебя никудышный седой ученик. В лучшие дни энтропийным твоим логарифмом Я осенялся. Прощай, чародей-нелюдим! Много твой гений способствовал варварским рифмам В дальнем краю, где особенно был ты любим. Старому свету нести его старую ношу. Здесь атмосфера густа, кладовая полна. Я потому уж в Америку камня не брошу, Что пред тобой распахнула пространства она. Формула — вот панацея. В ней мысль оседает, Звездное небо вмещает она и алмаз. Мы без нее полузвери. Живое страдает. Лишь совершенство врачует и пестует нас. Сосны у главного корпуса, горечь и влагу Первой любви, безнадежность, надежды оплот, Муку, отчаянье, боль, вдохновенье, отвагу, — Всё, умерев, ты на миг возвращаешь мне, Клод. Гёделя вспомнят иные, иные — Эйнштейна, Кланяюсь в пояс, да тут мне стоять не с руки. Как оглашенный, я Шенноном благоговейно Полон пребуду, обеим смертям вопреки. 2001 |
|
Любая, почти что любая Годится, чтоб скрасить досуг. Не мешкай, чудак! Погибая, Звезда улыбается вдруг. Неси свою ношу, не плача, Подмигивай небу хитро. Тебя осеняет удача, Счастливый соперник Пьеро. Любая... Но та, что любила И та, что любима была, Полмира собой заслонила, В полнеба над миром взошла. Покуда живу, не покину Вериг ремесла моего. Даётся мечта арлекину В насмешку над платьем его. 2001 |
|
Третий этап — накопленье. А деньги ли копишь, Марки, значки, наблюденья, — не столь уж и важно. Главное, чтоб разрастался живой капитал, Ширился, креп, горизонты твои раздвигая. Не прибывает в дому, так и жизнь не мила, Если ж сундук тяжелеет, тут — пир обольщеньям. Тут уж ты Крёз, и другие тебе не указ. Сядь же рядком сам с собою, стяжатель надежды, И подсчитай дивиденды, а слезы утри. Что же до первых этапов, они — мимолетны. То, что любовью мы звали, горячке сродни, Детской болезни: отмучился раз — и проходит. Да и познанье — ловушка: себя-то познать Не удается. Чем дальше живешь, тем страшнее. Ньютон и Лейбниц, Декарт и Спиноза, Эйнштейн — Многим ли дальше продвинулись? Вряд ли. А тот — Помнишь? — кто в старости Бога узнал по страданьям, С помощью рифмы — в Отце разглядел палача... 2001 |
|
Он не сильней меня, не выше ростом, И Андромаха — не ему жена. Отвагою доселе никому Не уступал я, — отчего ж бегу? Удачей и судьбой его сподобил Олимп. Он быстр и ловок, словно бог. Всегда на долю малую мгновенья Любого в схватке он опережает — Тем и берет, герой, тем и хорош. И вот бегу! Дрожат мои колени. Холодный пот по шее, по спине Ползет. Как жалок я, должно быть, Для тех кто смотрит со стены... для той, Единственной... Не смерти я боюсь! Все смертны, все сойдем под сень Аида, И во сто крат почетней смерть в бою, Чем от хандры... Я весь исполосован Рубцами, я боец, я боль умел Переносить, я славою увенчан. Мой род не пресечется. Сыновей Оставил я. Вовеки род Приама Пребудет. Твердо, властно Илион Стопой обутой станет на морях. Но я-то, я... Сейчас меня убьют. Откуда этот приступ малодушья? Не зачеркну ли разом всё, чем жил? Не отвернется ль и она с презреньем И — на него не обратит ли взор? Как долго длится бег! Десятилетья, Мне кажется, прошли, а всё воздетый Конец копья — там, за моей спиной, И похотью горят его глаза, И торжеством — недолгим, долгим, вечным... 25 июля 2001 |
|
Лишь одним он был смущен и угнетен: В каждой женщине подругу видел он. Не довольствовался малым. Как тут быть? Все и каждая должны его любить! Сам же был он что бряцающий кимвал. Волком выл, а уду воли не давал. Думал: если кто на ласки скуповат, Перед небом тот ни в чем не виноват. Был он совестлив и мягок на беду. Так и умер, с целым миром не в ладу. А душа его, хоть скальп с нее сними, В муках нежности блуждает меж людьми.
2 октября 1981, |
|
Что ж, время умирать! Пришел и мой черед. Живьем — царя к рукам квирит не приберет, И под сыновний меч склонять мне шею дико. Я в жизни властвовал — и в смерти я владыка! Не скажут: Митридат, как новый Ганнибал, Победу упустив, судьбы своей бежал. Чтоб славы до конца душа моя вкусила, Я сам остановлю небесные светила. Всем радостям земным по-царски я воздал, Мальчишкой Цезарем — как Хлоей обладал. Красноречив посол и нрав имеет пылкий, До консула дойдет — а мне служил подстилкой. Я меж мужами муж! О, тут иная власть! Не диадемою внушал я девам страсть. Царевны гордые от счастья умирали, Когда я в них входил. За плен в моем серале, За ласку божества, за муки сладкой стон Несли к моим ногам Пальмиру, Вавилон. Всех лучших нет давно. Оставленная мною Ни женщиною быть не может, ни женою. В тоске сошли в Аид... Но кое-кто живет! Зови, мой верный Галл, сюда остатний сброд. Посмотрим, кто из них за жизнь цепляться станет. Не каждая ль клялась? Пусть неба не обманет! Признанья вечные нашептывавших мне Ни сыну не отдам, ни римской солдатне. Когда тебя нагнал соперник черепахи, Ты от других рожать позволил Андромахе, Гелен, Неоптолем прошли твоим путем, Любимый Трои муж! Твой промах мы учтем. Вот яд, а вот кинжал. Сейчас венец наденем — И ужаснем века последним наслажденьем. 10 мая 2005 |
|
Идиотской сумятице дань заплачу. Убеждать — надоело. Не тебе, не тебе эту новость шепчу, Не твое это дело! Различай, если можешь, Эдем и Содом И дурдом в одалисках. Идиот, как под спудом, живет под стыдом За себя и за близких. Стенограмма, эклектика, чертополох, Чепуха, что угодно — Но коварная мелочь и давний подвох Расцветают свободно. Чехарда. Антраша. За душой — ни гроша. Щелкопер безымянный. Завтра в землю. А что удержала душа? Волейбол на Стремянной! Погордился — и будет. На дне — только стыд, Только стыд и мученья. Ничего, кроме перечня детских обид, Не имеет значенья. 3 июня 2005 |
|
Один из нас бессмертен для другого. Сейчас умру — и вечность напролет Враг, воплощением всего живого, Всё будет жить и метить мне в живот. 2За миг до смерти гений видит сон:Любимую с другим в сени алькова. Развеществились разом твердь и слово, И мертвым сердцем Бога проклял он. 15 апреля 2005 |
|
Гречанка ветреная так вольна, Так чувственна, так девственно крылата, Что никогда ни в чем не виновата И никому на свете не должна. Там лён и бронза в неге пребывают, Лазурь и мрамор, ландыш и виссон, Там раковину с жемчугом вскрывает Нечаянный пернатый почтальон. Сегодняшняя, в ионийской пене Обласканная лепестком зари, — При ней о преступленьи, об измене, О ноше тягостной — не говори. Ей не нужны ни родина, ни вера, Ни перси шамаханские. Как мне. Но я-то знаю: истина — в вине. Что эти игрища для Агасфера? 11 марта 2005 |
* * *
|
Счастливые души музыки не хотят, Собою полнятся, веселы и горды, А ты, раздавленный, плачущим струнам рад, Родной находишь в них отзвук твоей беды. Не знает скрипка, мал ты или велик, А знает главное: боль твоя велика, И возвращает лаванду и сердолик И плеск волны доносит издалека. Заплачут клавиши — и распахнется даль, И позовет участливо виолончель. Не этим ли жил сиротствовавший Стендаль, Покуда Вивальди животворил апрель? Смотри: на глазах меняются облака, Как если бы гнев на милость сменили там, Где завтрашний день твой емлют из тайника, — И злое прошлое не идет по пятам, И юность, тобою попранная, светла, И веришь: тебя отвергнувший — возвратил Надежную сень отеческого крыла, Тепло материнское, сестринский блеск светил. 10 октября 2001 |
* * *
|
Падучая звезда над городом висит, Над жизнью и судьбой, над миром и войною. Ее тончайший зов в душе моей сквозит. Что ей на ум взбредет, то и творит со мною. Весь мир сошел с ума, а я лишь ею жив. Повсюду страшный клич, войска пришли в движенье, А я твержу одно: ее полет красив, Благословляю боль и жизни завершенье. Не в первый раз она явилась, не впервой Последней правдой мне сознанье озарила, Что ж упиваюсь я печалью вековой И вестью гибельной минутного светила? Одно не сказано, но я теперь скажу: Падучая звезда звездою остается. В слепом беспамятстве ее полет слежу. Кто с нею не в родстве, водою не напьется. 21 сентября — 2 октября 2001 |
* * *
|
— Ты, как никто на земле, ненавидишь ложь — Но, не слукавив, года не проживешь. Ты не увидишь плодов твоего труда. — Но объясни мне, чего же ради тогда..? — С юности ты лелеял одну мечту, Честно служил ей, да ставку сделал не ту. Не от болезни умрешь ты, а от стыда. — Что же, по совести, весь этот мир тогда? — Совесть твоя черна. О ней помолчи. Рушится башня. В колодец выбрось ключи. Считанные тебе остаются дни. Что же ты медлишь? Теперь меня прокляни. — И не надейся! Слишком я счастлив был, Не одного себя на земле любил, Горло в схватке умел подставить врагу И до могилы главное сберегу. Нет тебе проку в том, что я нищ и мал. Вызова ты от веку не принимал, Но не тобою, знай, растворен в крови Пыл тебе недоступной земной любви. 2 октября 2002 |
* * *
|
Вдовицу хоронят в белом. Она была Чиста, как ангел небесный. Белым-бела. Служила избраннику верно, самозабвенно, И жизнь сложилась, в общем, обыкновенно. От был инженер, отменный специалист И шахматист-любитель, и футболист. От прежней любви у него уже были внуки, Когда с новой суженой соединил он руки. Не первой молодости была и она. До свадьбы грешила, а мужу была верна. Как два голубка, они прожили век свой милый И вот уж теперь навсегда сведены могилой. А может, было иначе. Поди проверь! Вполне ведь не приручается лютый зверь, Чудовищный зов, ломающий стыд и волю, И нету ключа к человеческому подполью. 28 ноября 2002 |
* * *
|
Марк Аврелий соврал... полуправду сказал: и другую Жизнь испортить навеки возможно, не только свою. Много ль проку, что долгие годы стыжусь и тоскую, И в других ненароком свой тягостный пыл узнаю? Отвратительна молодость: изыски всё да помарки. Я не знал, ты не знала, а жизнь совершалась всерьез. Вот и ставит нам совесть примочки свои да припарки, Утешает, лелеет. А поезд летит под откос. 2001 |
* * *
|
Холодно, милая. Выдался месяц холодный. Нужно прощаться навеки с мечтою бесплодной. Сколько в ней было веселья, тепла, красоты… Жаль, обманула. Другой не бывает мечты. Пасмурно. Голые ветви да ветер колючий. Царствует целую жизнь отменяющий случай. Отсвет таинственный в небе возник и погас. Птица вспорхнула. Поверишь ли? Не было нас. 2002 |
* * *
|
У Александра был погонщик мулов Из прикавказских глиняных аулов. Был в Индии последний мул забит, А бедный малый умер и забыт Под всхлипы исторический качелей. Не воскресит его и Марк Аврелий, Пытающийся страх заговорить И душу с неизбежным примирить... Свалила хворь. Солдаты не болеют, А в слугах всякая зараза тлеет. Кто не заносится, тем бог воздаст. В душе раба дремал Екклесиаст. В обычаях скорее груб, чем нежен, А духом — олимпийски безмятежен, Он твердо знал: всему один конец, И царский не манил его венец. Вот он лежит в пыли, еще в сознаньи, И видит при последнем издыханьи Не жаркий полдень, не следы копыт, А мир как целое, где жизнь кипит. Прозревший разум занят не печалью, А жуткой галактической спиралью, Котлом времен, в котором все равны, И нет ни благодати, ни вины. Он чует, духом взысканный философ, Что мировых не разрешить вопросов, Хоть бездну лет на свете проживи. И про любовь он знает: нет любви. Виденьем диким смерть его встречает. В пророческом безумстве различает Он будущее, видит наши дни: Париж, его вечерние огни, Москву без Ленина, Нью-Йорк без башен, И этот сон его предсмертный страшен, Но ясен незамысловатый ум И прост — и безмятежных полон дум. Одушевляемый кончиной близкой, Он видит: перед ним Франциск Ассизский В слезах. Но смерть бедняге не сестра, А просто дело сделано, пора. Другие тоже тут, и с той же целью, Всё — в ужасе перед могильной щелью, Которая рабу мила. Раним, Принц Гамлет наклоняется над ним, Андрей Болконский смотрит с умиленьем, И с тайной завистью — Паскаль с Монтенем... Душа не хочет будущего. Нет Тепла в слепом стечении планет. Не о любви ли снова мы?.. О власти, О совести, о дерзости, о страсти... О том, что жизнь пуста и коротка И тяжела предвечного рука? Что был незнаменитый гениален — И оттого его конец печален? Что божий мир жесток, несправедлив, И мы умрем, мечты не утолив? Забыл. Прости. Я только что с поминок, Где прах убогий отпустил в суглинок. 18 сентября 2001 — 1 мая 2003 |
* * *
|
Всё оделось листвой в одночасье. Меж забот не заметили мы, Как земля погружается в счастье, Как нахлынула зелень из тьмы. Ласк живое взалкало и красок, Наступает любовь, как война. И ребенком, как бедный подпасок, Мысль в сторонке стоит, невидна. Может, дудочку срежешь, сиротка?.. Кто задумался, тот сирота. Оглянись молчаливо и кротко На прощальные эти места. Европеец ли ты, левантиец — Не стыдясь, поклонись естеству, И услышишь, как бог-олимпиец Отпускает свою тетиву. 14 мая 2003 |
* * *
|
Слегка сиреневой становится тропа И, окаймленная ковром желто-зеленым, Бежит, двоясь, троясь и множась, как судьба, Под этим пристальным просторным небосклоном. Небесный шелкопряд прохладный шелк прядет, На западе сошлись фламинго и жар-птица, И путник на тропе забыл, куда бредет, На поезд опоздал, раздумал торопиться. Раздвинулся над ним огромный Пантеон, Хоромы мраморные, жемчуга чертоги, И телу своему служить раздумал он, Бредет, куда пришлось, без мысли, без дороги. А речка, вьющаяся в кружеве кустов, И след, оставленный велосипедной шиной, Свидетельствуют: путь душе твоей готов, Лишь не сворачивай да совладай с кручиной. 8 августа 1982, Орино; 1 марта 2005 |
* * *
|
В десяти шагах от Смольного Твой автобус повернет, И от звона колокольного Недоверок увильнет. Колокольни совмещаются: Не четыре их, а две, И о вечном совещаются В средиземной синеве. Солнце яркое, закатное, Четко контуры чернит. Это счастье невозвратное Душу грешную дразнит. По долготной сетке глобуса Разбегаются года. Что увидел из автобуса, Не увидишь никогда.
14 апреля 1984; |
* * *
|
Опыт необратим. Он — судьбе побратим. Эта пара без бою Разочтется с тобою. Ни концов, ни начал Сам ты не намечал. Оглянись на природу, Поклонись кукловоду. 20 мая 2003 |
* * *
|
Еще и не дубы они — два брата, Два всплеска лиственных, рука в руке Из праха вставших, — но уже токката Присутствует в их робком языке. Одни друг другу тайны поверяют — О взрослости мечты и торжестве. Они во всем друг друга повторяют, Родня, нерасторжимая в родстве. Но им вдвоем не жить на этом свете. Не хватит света. Близость — вот беда. Один здесь будет Бах через столетье. Убьет другого братская вражда. 4 октября 2003 |
* * *
|
Почудилось... Да, почудилось — и прошло. В слезах проснешься, увидишь: не рассвело. Ты всё еще тут, и мир всё тот же вокруг, И всей-то боли, что умер старинный друг. На улице дождь. Бежит по крышам вода. Ты больше с ним не встретишься никогда, Ни ссору не воскресишь, ни душевный пыл. Он, помнится, шляпу и книжку забрать забыл. Заносит, заносит душу в такую рань. Из света и воздуха новая ткется ткань, На терпком прошлом настояна тишина, Потеря твоя обыденна, жизнь — скудна. Прощения не попросишь ты, умер он, И друг тобою в ответ не будет прощен. Вовек не вернешь покойнику давний долг. И всей-то боли, что голос его умолк. 5 января 2004 |
* * *
|
Погода портится. Над Оксфорд-стрит Руно свинцово-синее висит, И красные автобусы стеной, Доколь хватает глаз, — и передо мной. Как ехать тут? Ан вот, глядишь, ползут, Толпу разноязыкую везут (убогий человеческий балласт, Как новый возгласит Екклесиаст). — Да полноте! Не так уж я убог, Языческий нашептывает бог. — Взгляни в окно: веселый Вавилон! Тот жалок мне, кто в Лондон не влюблен. Езжай себе с улыбкой на лице. Прекрасна жизнь. Особенно — в конце. 20 мая 2004 |
|
Мы с тобой уже в летах. Вместо лютиков и птах Мистер Страх и мистер Ужас Показались в воротах. Наша память несвежа, Нашу совесть гложет ржа, Каменным рукопожатьем Нас проводит госпожа. 6 января 2005 |
* * *
|
Мне для выпивки не нужен повод. Алкоголь слезу перехитрит. Выхожу один на Финчли-роуд. Выхожу один на Бэйкер-стрит. Вещь себе, без мамок и без нянек, У счастливой бездны на краю, Вот уж кто заведомый избранник! Выхожу и флягу достаю. Небосвод тихонько остывает. Циферблат приветствует звезду. Хорошо мне. Лучше не бывает. Никуда я дальше не пойду. 25 мая 2005 |
* * *
|
Обрадоваться смерти человека — Что может быть подлей? Кто ж ты? Предатель, нравственный калека, Убийца и злодей? Пусть на минуту, на одно мгновенье — Мелькнуло и прошло, Но было, было это наважденье И душу обожгло. 4 мая 2004 |
* * *
|
— Ты циник. — Нет, не до конца. В себе не вижу подлеца. Я просто не добрал, как все, В твоем базарном колесе. — Так я устроил этот мир. — Что ж не позвал меня на пир? Я поначалу был неплох, А ты готовил мне подвох. — Пойми: над каждым я смеюсь И сам в накладе остаюсь. Вот мой Эдип. Он был умней, Чем все поэты ваших дней... — И что же, ты его любил И вместе с ним раздавлен был? Ты высмеял его мечты. Из нас двоих циничней ты. — Слепец, найти меня не тщись, Не посягай ни вглубь, ни ввысь. Не у́зришь моего лица, В себе на зная подлеца. 18 июня 2004 |
* * *
|
— Ты ни разу безоглядно не любил. — Ну, а скуп-то кто из нас с тобою был? — Я заслуги отпускаю по уму. — Только ум твой достается — не тому. 23 июня 2004 |
* * *
|
Архитектура унылая, но экономная. Впрочем, по правде сказать, и не очень противная. Низко над крышей душа моя реет бездомная, Тело же тут, и нужда у него примитивная. Душу мою отлови, ублажи, рассмеши ее И приголубь, приласкай осторожно и сдержанно. Жалко убогую: день ото дня всё фальшивее, Лжет, притворяется, третьему штилю привержена. 5 февраля 2004 |
* * *
|
Что не о смерти, то мимо. О чем говорим? Слава пустее отечества. Горечь и дым. Вводит потемками юности в чувственный ад Твой навсегда опрокинутый в прошлое взгляд. Кто мне шептал: ностальгия страшней евменид, Коршуном кинется, клацает, в пропасть манит? Нету ей места в душе, только горечь и вздор Мучат потемками юности схваченный взор. Нету ей места в душе, не об этом она. Родина слякотна. Выхухоль да белена. Смерть на пригорке присела, умыта росой. Рядом любовь примостилась. И тоже с косой. 2003 |
* * *
|
Служа возлюбленной, он предал мать, Отрекся, отвернулся от родимой, И стал удел его неотвратимей Болезненные формы принимать. Всё поначалу было ничего. Неладное не сразу проступило. Гордился, не вникал в природу пыла, Теснившего сознание его. Но дальше тягостная тень легла На все его дела, иссякла вера, И вот уже душа, а не карьера, В кривые угодила зеркала. Единственная... Но дрожит струна. В крови разлад. Он видит виновато: Вчера единственная — чужевата, Жизнь множественна, мать — одна. Ан поздно... Через три десятка лет В чухонской роще над ее могилой Стоит он под руку с предавшей милой И ни на что не может дать ответ. 4 сентября 2003 |
* * *
|
Любовь и честь тебя влекут и радуют, Сэр Ланцелот, — И женщина в твои объятья падет, Как зрелый плод. Скажи люблю — блаженная наладится Меж вами связь, Да ворон на плечо твое усядется, Достойный князь. Пройдут года. Давно в другую сторону Глядит она, А каждый день подкинуть пищу ворону Душа должна. 23 сентября 2004 |
* * *
|
Подлость и подлинность рядом стоят в словаре. Мы и до Фрейда умели заглядывать в душу. Ночью безветренной звезды гостят во дворе. Может, научат. При них не совру и не струшу. Многоочитая подлинность, как ты страшна! Бог — это пол, нас учили. Страшна, полноводна. Звездочка малая у горизонта видна. Шепчет, потупившись: милый, проси; я свободна. Жара душевного я у звезды попрошу, Истины плазменной, ласки мучительной, млечной. Всё, что сказать не решался, впервые скажу Из катакомб, из трущоб суеты быстротечной. 11 ноября 2004 |
* * *
|
Когда всё живое В душе опустилось без сил, На небо ночное Спокойный я взгляд устремил. Таинственным светом Ответила мне глубина. Обидам и бедам Предел обещала она. Звезда мне сказала: — Приду заповедной тропой, Сниму покрывало, Навеки останусь с тобой. 2004 |
* * *
|
Что я люблю в тебе? Я всё в тебе люблю. Здесь места нет критическому взгляду. Мечту несбывшуюся. Молодость мою. Мой скорбный труд. Влечение к распаду. Ты скажешь: эгоизм — вот вся моя любовь. Но разве есть любовь другая? Читатель рифмы ждет — и не ошибся: кровь Снимает все вопросы, дорогая... 19 февраля 2004 |
* * *
|
Животворные сумерки любит звезда, А включили не вовремя свет — Тут не жди, что обида пройдет без следа, Раньше твой улетучится след. Растворятся дворцы твоего торжества, Бастионы твоих крепостей. Ты умрешь, но обида пребудет жива, Расцветет, нарожает детей. Не поможет беде вороненая сталь И свинца искупительный свист — Не отложит смычка камнеточец-мистраль, Не уймется сверчок-активист. Вот уж глиною сделался твой генотип, У потомка — пылинка в горсти, А заочный смешок, словно атомный гриб, Над землей продолжает расти. 6 января 2005 |
* * *
|
На реке Орино́ко Человек одинок. Цедит воды потока Обреченный челнок. Но, представь, и на Каме, И на Темзе-реке Одиноки веками Мы в худом челноке. Злая шутка природы, Я креплюсь, не кричу... А про невские воды И совсем промолчу. Тут возмездье вернее, Тут ты вовсе ничей. Нету пытки страшнее Этих белых ночей. Тут и Бог не услышит, Лишь пучина манит, Да предательством дышит Окаянный гранит. Молча выйду на стрелку, Посейдону кивну И — как подлую сделку Эту жизнь прокляну. июль 2002 |
* * *
|
А есть и такие, что веруют во Христа. Для них иные пропасти — суета. Христос (говорят они раз в году) воскрес — И ждут чудес, божественных ждут чудес. Но мир померк в глазах одного глупца. Он схвачен тьмою, и нету на нем лица. Он твердо знает: что было, будет опять, И повторяет: лучше не быть, не знать. 2005 |
* * *
|
Бог не играет в кости, говоришь? Ну, выйдем к морю... Берег омывает Сладчайшею волной, повсюду тишь, — А в этот миг — кого-то убивают. Выходит, всеблагой недоглядел? Избраннику он душу ублажает, А что его курятник поредел, Того не видит, не соображает? Нет, он — из Монте-Карло вертопрах. Цветаевой не сыщешь на погосте Заброшенный без реквиема прах. И Моцарта швырнул в канаву кости. 21 января 2005 |
* * *
|
Вот, помню, жил один — и родину воспел. Он умер и забыт. — А ты б чего хотел? — Не знаю... Странные присущи ей повадки. Мне кажется, она играет с нами в прятки. Картинами того, что сам накуковал, Воскресни тот, его убило б наповал. 27 января 2005 |
|
— Я в храме Солнца жил, я был твоим жрецом — И вот лежу во рву с продетым в нос кольцом. Отец мой, смилуйся! Рассей недоуменье: Зачем отсек лучи? За что навлек затменье? — Что я наделала!.. И это — мой Самсон? Не уступивший льву — бессилен, ослеплен! Влюблялась часто я, но лишь его любила — И шуткой роковой навеки погубила! Не он ли рвал шутя тугую тетиву? Без ласки милого я дня не проживу. Сказать ли: мне дитя родное не дороже! И в унижении люблю его... О боже! — Что ей мерещилось? Что я непобедим, И филистимляне рассеются, как дым, Что я их пощажу и в новой славе выйду, И мы подружимся, а враг простит обиду? Пожалуй, волосы мои и отрастут, Но солнце для меня навек померкло тут. Не стыд, не слепота меня гнетут и гложут — Затменья божества душа принять не может. 29 марта 2003 — 27 января 2005 |
(со слов юной наперсницы)Новые пропасти, новые сферы...Девочка, мальчик — и шпилька Венеры. Первая взрослость, блаженный туман, Пылкие ласки — и легкий обман. Кто без греха? Горизонт безграничен, Возраст мечты неизбывно циничен, Грязь уживается рядом с мечтой, Фугами, ямбами и высотой. Истина тройственна как таковая. Пишут: возможна болезнь бытовая. Чудно! Спасибо скажу словарю. Другу спокойно в глаза посмотрю. Все эгоисты. Природа жестока. Всё-таки это не сифилис Блока. Облачко лишь оттеняет весну. Запросто милого я обману. Близости прочной ни с кем не построишь, Если сладчайших мгновений не скроешь. Каждый мальчишка — чуть-чуть обормот. Пусть на себя эту пакость возьмет. Будет пристыжен и сам повинится — Ну, и забыли! Другая страница... Брак не случайно ведь браком зовут: Оба счастливца обмануты тут. 11 января 2005 |
|
Человеческое море поглощает без следа. Мы друг друга не узнаем, не узнаем никогда. Вот разбитую бутылку вынес на берег прибой. Шесть ступеней разобщенья между мною и тобой. Каждый миг уносит искру драгоценного огня. Каждый день приносит опыт, отдаляющий меня. Лихоимка-Мнемозина постучится на ночлег. Шесть ступеней отчужденья, и на каждой — человек. Шесть напрасных упований, невостребованных сил, Обольщений, упоений, — шесть рождений, шесть могил. Мерно влага убывает, прибывает каждый год Шесть широт размежеванья, шесть межующих долгот. Мы, родные, мы, чужие, обворованы судьбой: Мы с тобой не разлучались, мы не встретились с тобой. 2 февраля 2005 |
* * *
|
Вот будущее. Мы в него пришли. Располагайтесь, гости дорогие! А что наш дом снесло с лица земли, Так нет и нас тогдашних. Мы другие. В минувшем — запятой не изменить, Падежных окончаний не исправить, Там совесть норовит тебя казнить, Там и Жан-Жаку не дадут слукавить. Вот будущее. Наш дворец и храм. У нас при входе визы не спросили. В раю не моросит по вечерам, Тут день стоит во всей красе и силе. А если что тебе не по нутру, И с местными не возникает связи, Утешься мыслью: скоро я умру И в прошлое отправлюсь, восвояси. 4 февраля 2005 |
|
Порхает бабочка, цветет чертополох, Дубы блаженствуют, и ястребу — раздолье. Прекрасен Хартфордшир. И твой шесток неплох. Печали поважней знавало это поле. Ты в царстве времени, обширном и ничьем. У этих двух ворон — монашеские лики. Тень ослика плывет над высохшим ручьем И тает в зарослях клыкастой ежевики. На этом бугорке ты бога искушал — И был тебе ответ пифийский, из лукавых: — Сэм Пипс, — услышал ты, — тут рысью проезжал На Барнет, к родникам деревни роз кровавых... — В камзоле вышитом, при шпаге, в парике, В парижских башмаках, лионских панталонах, — Целебны тут ключи! — он пишет в дневнике, И не простым письмом, а в символах мудреных. Сей пастырь кораблей, заядлый жизнелюб, В глаза не видевший Кронштадта и Тавриды, Любовь похоронив, на сетованья скуп, Не слышим у него ни злобы, ни обиды. Но вот он проскакал — и мука тут как тут И с новой каверзой, доселе небывалой, А розы в Барнете по-прежнему цветут, Клинки у белой и клинки у алой. Лишь ту, сказал мудрец, нам жизнь прожить дано, Что мы испортили; лишь ту испортить можно, Что прожили. Добавь: что поутру смешно, Не стало б к вечеру постыдно и ничтожно. О женской верности и доблести мужской Мы столько слышали и столько слов сказали, Что стены белые краснеют на вокзале, И пьян чертополох над гробовой доской. 5 сентября 2001 — 15 февраля 2005 |
* * *
|
Сидит под Александровой колонной Чудовище мечты осуществленной. Торчат клыки, несет из пасти серой. Сидит, надеждой сытое и верой. Песок до горизонта. Ни травинки. У зверя на ресницах — ни слезинки. Обрюзг стоокий Аргус, еле ходит, Пигмей на поводке его выводит. На свете — ни души. Земля пуста И замкнуты небесные уста. Не смей, не смей мечтать! Мечты сбываются — Вот локти где начнешь кусать и каяться. 16 февраля 2005 |
* * *
|
Его, Филемон, ни с кем делить не возможно! Мы атом членим — для мысли честь и отрада, А в этой шкатулке всё составное — ложно. Нет! Счастье, как ты, — самой природы монада. И боли твоей никто вполне не разделит, Хотя б и старался бережно и упорно. Чтоб лучший твой друг не стал вдруг что лютый нелюдь, Беги сердечной игры; она — иллюзорна.
12 мая 1984, |
* * *
|
Соседка бродит в переулке, А рядом, плюшевый магнит, Полдня прождавшая прогулки Болонка в шлейке семенит. Когда бечевка на пределе, Подружки связаны тесней. Одна из двух всегда при деле, Другая тянется за ней. Я всякий раз немного трушу И заклинанья бормочу, Свою выгуливая душу: Всё чудится, что упущу. Над этим телом виноватым, Над черным лаком невских вод Гомункулом замысловатым Она спиралями плывет. Над Латераном пролетела, Над Лувром сделала виток. С понятным страхом чует тело Нематерьяльный поводок. Полубезлюдный город гулок. Назад торопится душа. Хорош Кричевский переулок. Соседка тоже хороша.
26 декабря 1982, |
* * *
|
Работает, не покладая рук, Из века в век, из часа в час. Минуты Не отдохнет. Неведом ей досуг. Все канут: смерды, Канты и Кануты. Чуть свет Канут садится на коня, Беды не чует, слез не отирает. — Ты предан, князь! — Не слышит он меня. — Не езди! — Он уздечкою играет. — Едва задумался — хозяйка тут. Все доблести сдаются ей без бою. Глядишь, уже Канута в гроб кладут. На очереди Кант и мы с тобою. Как убедительны ее труды, Как выгодно от наших отличимы! Они нетленны. В райские сады, В небесные ведут Иерусалимы.
31 марта 1984, |
* * *
|
Лаской прохладной живит Воздух осенний, Ясный, как отрок Давид В час откровений. Мятный сентябрь городской Родиной обетованной С неба низводит покой Терпкий и пряный. Ни на кого не сердит Тот, кто живет, а не дышит, — С облака в город глядит, Видит и слышит. В городе — яблочный хмель, Жёлтой листвы карусели, Школьная акварель, В кляксах панели.
21 августа 1977, |
* * *
|
Сосредоточимся на несомненном. Та жизнь, что с детства ужасом звалась, В катастрофическом котле вселенном Каким-то чудом всё же удалась. Хорошего ничто не предвещало. В язвительный, змеящийся вопрос Свивались все концы и все начала. Душа, как центрифуга, шла вразнос. То одержимый бешенством священным, То — словно нервов бьющийся комок, Сосредоточиться на несомненном Я не умел и не хотел: не мог. Всё неопровержимей, всё упрямей Затягивалась сущность пеленой, И я рабом в потенциальной яме Сидел, прикован к мантии земной. Но годы шли, и небо расчищалось. Вернулась милая. Дракон уснул. Великое пресуществила малость. Мне друг Гораций руку протянул. Бессмысленное, подлое столетье Перечеркнул мой клинописный штрих. А вот и главное: на этом свете Меня любили больше, чем других. Хлебнул я вдосталь праздников смятенья И убедился, свет исколеся, Что ангел, возвестивший наслажденья, Не обманул: счастливей быть нельзя. 25 июня 2004 |
* * *
|
Любить эту долю, которая снилась тебе, Мечталась и грезилась где-то на севере диком, А ту позабыть... Хорошо покориться судьбе, Отдаться теченью, излучинам века великим. Воздушным потоком воскресшие души несет, В пропащих — разбужено эхо небесным Гольфстримом. Ты видишь цветущую землю с альпийских высот, Один среди многих, в толпе оставаясь незримым. Сопутствует редкое счастье тебе, фаталист, Случайный избранник, над бездной окликнутый Пимен. Насыщен пространством тобою исписанный лист. Ты выбрал свободу — и видишь, что выбор взаимен.
август 1984, |
2000-2006,
Лондон / Петербург / Боремвуд, Хартфордшир, etc.;
помещено в сеть 4 января 2004
отдельным изданием:
Юрий Колкер. КЛИНОПИСЬ, СПб, 2007.
в книге:
Юрий Колкер. СОСРЕДОТОЧИМСЯ НА НЕСОМНЕННОМ. Избранные стихи, СПб, 2006.
