Отвечаю, Лизанька, на Ваше замечательное письмо от 25 ноября 2014 года. Уже несколько раз принимался отвечать. Темы Вы затрагиваете больные; тут и поэзия, и ностальгия, и самобытность культур; и, главное, война на Украине. По последнему вопросу отвечать особенно трудно. Надеюсь вот сейчас закончить это письмо и никогда, до смертного часа, больше к русско-украинским делам не возвращаться.
Вы пишете:
«Весь этот год я очень внимательно слежу за всеми новостями, очень много читаю всяких сообщений и комментариев к ним — и на российских сайтах, и на украинских, и на иностранных (переведенных, правда), и на официальных, и на оппозиционных. И я за это время очень многое узнала и поняла, и могу сказать, что я теперь имею некоторое представление о том, что происходит на Украине».
Да, я знаю; Вы уже писали об этом. Знаю и опять изумляюсь Вашей способности вглядываться в этот братоубийственный кошмар. У меня всё наоборот: после захвата Крыма я полностью перестал слушать, смотреть и читать какие-либо новости; не читаю ни одного сообщения, ни на одном языке, ни из какого источника; главное мне понятно, а вглядываться в детали противно. Я и всегда-то политикой брезговал, а тут всякий интерес к ней потерял.
Почему я люблю историю и не люблю политику? Потому что даже очевидец часто ничего не знает о том, что видит. Не знает, не понимает, не способен судить, — что же говорить о читателе газет или сайтов, получающем сведения в пересказе? История, по крайней мере, в принципе (о котором возвестил миру Фукидид) пишется без гнева и пристрастия, политика же вся насквозь проникнута гневом и пристрастием; живёт ими, движется ими. Нечего и пытаться освободиться от предвзятости, и Ваши усилия кажутся мне прекрасными, но наивными, а потому и напрасными.
Мою предвзятость я обозначу открыто — в связи с Вашими словами (Вашей цитатой) об «исторической справедливости».
Из того, что обе стороны по временам ведут себя омерзительно, Вы заключаете, что их нравственные позиции сопоставимы, что одни сто́ят других — и, к моему огорчению, повторяете доводы сторон слово за словом, на их чудовищном, неправдоподобно уродливом языке, лишенном мысли и совести.
Конкретные люди, занятые убийством своих братьев по вере и по крови, в своём большинстве, вероятно, и в самом деле одного пошиба — и русские, и украинцы. Но не так обстоит дело на другом уровне. Об исторической справедливости всегда говорит агрессор, реваншист, играющий мускулами и чувствующий свою безнаказанность. О ней твердил Гитлер — и разве в его словах нельзя было усмотреть правоты? разве Версальский договор не был грабительским, бессовестным? Но исторической справедливости нет; ее нигде и никогда не было. Посмотрите на карту Европы, самой тесной части света: где там историческая справедливость? Все границы (кроме португальской) проведены скальпелем по живому и без анестезии, все кровоточат десятилетиями, каждая исковеркала жизнь сотням тысяч, миллионам. И не только в Европе это так. Историческая справедливость говорит, что Арарат нужно отдать Армении, Галаад — евреям, Кёнигсберг — немцам, Крым — генуэзцам или туркам. Сирия, Ирак, Палестина, Египет — «исконные турецкие земли», десять веков принадлежавшие Турции, — отдадим их Турции. Москву, по исторической справедливости, следует бы отдать Пекину, откуда она номинально управлялась при Хубилае.
Сегодняшняя Россия (которой не я один отказываю в праве на это имя) — агрессор, страна, одержимая имперским реваншизмом, а Украина — молодое государство, страдающее многими болезнями роста, страна-подросток, которую матёрый агрессор собирается захватить и уже частично захватил: вот главное в этом конфликте. Сильный топчет слабого. Этим определением решено, на чьей стороне правда. Это определение невозможно пошатнуть. Сильный, а не слабый затеял этот конфликт путем провокации; слабый конфликтов не ищет. Но эпоха империй прошла. Все империи отдали свои завоевания, пришли в себя, перестали быть империями, одна только Россия говорит об исторической справедливости да еще об «исконно русских землях».
Теперь о Вашей приятельнице M* из вашего города, которая гостила в Канаде и не нашла там «своей культуры». Моего заочного (мы ведь не знакомы) отношения к ней Ваши уточнения не изменили: у этой M* нет права рассуждать о культуре страны, в которой она была проездом. Это верхоглядство. И не русским хвастаться «своей культурой» перед канадцами. Основа и там, и там одна: общеевропейская, а местные отличия невелики и в первую очередь сводятся к тому, что в Канаде люди дружелюбны, у вас же все готовы друг на друга с кулаками броситься, все друг друга презирают и ненавидят.
Всякая самобытная культура складывается с оглядкой на другие культуры, в противоборстве и взаимодействии с дальними и ближними соседями, с немцами всех мастей; ни одна культура не обходится без влияний, но всё-таки русская культура, при всём ее несомненном достоинстве, добытом в XIX веке, в этом смысле чемпионствует. Она — самая молодая из больших европейских культур, в ней влияний и заимствований больше, чем, скажем, в голландской или австрийской (не говоря уж об английской или французской, из которых органически выросла канадская культура), и в русской культуре эти влияния и заимствования свежее, нагляднее, — а своего, безраздельно своего (кроме упомянутой враждебности друг к другу, пронизывающей всё общество), в ней меньше. Не мне Вам объяснять, что даже самовар, печатные пряники и матрёшки — иностранные заимствования. В сторону мысли и смотреть не стоит. «Собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов» ваша страна не дала, в чём уступает не то что традиционным великим державам Европы, а хоть той же Голландии с Эразмом, Гроцием и Спинозой или Швейцарии с Бернулли и Эйлером (который, как ни поверни, по сей день остаётся величайшим учёным из когда-либо работавших в России, хоть и Эйлер не «Невтон» по масштабу, до «Невтона» и Эйнштейн не дотягивает). Не дала Россия таких фигур и теперь уже не даст; ее недолгий расцвет, целиком приходящийся на XIX век и держащийся на дюжине великих имён, далеко позади.
Если говорить об искусствах, дело выглядит более обнадеживающим, но всё-таки русская живопись даже не приближается по значению к фламандской, а русская музыка, замечательная, если угодно, великая (благодаря, главным образом, двум, нет, даже трём носителям очень польских фамилий и одному носителю фамилии татарской), явственно уступает немецкой и итальянской. Даже если только о литературе говорить, о том единственном, в чем сто с лишним лет назад русские ненадолго были первыми, то придётся всё-таки признать, что литературы французская и английская тысячекратно богаче, мощнее и глубже русской. И еще придётся признать, что короткий расцвет русской культуры был результатом притока иностранных генов, плодом петровского интернационализма. Отстраняю искушение поставить вопрос о том, почему так называемый серебряный век русской поэзии на деле не столь велик, как нам казалось при большевиках, — недаром ведь он, словно в насмешку над всем великим, увенчался в вашей стране бесконечными идолами Маяковскому. Тут многое хотелось бы обсудить, но это другая тема, хоть и близкая; близость же та, что горстка талантов не спасла страну от сползания в болото. А Канада, тоже дочерняя по отношению к Европе страна, только с Европой не порывавшая, крохотная по числу жителей страна, ни в какое болото не сползает и в культурном отношении идёт в гору. Может, там уже родился свой Чайковский и свой Врубель; может, туда уже приехали новые Фьораванти, Росси и Растрелли, — мы не знаем, не вглядывались, а потому и поостережёмся судить.
Между прочим, вопрос об оригинальности и самобытности народной культуры, столь сильно занимающий Вашу приятельницу в связи с Канадой, можно поставить и совершенно иначе. Можно вспомнить, что есть страны, мало подвергшиеся влияниям; страны, в высшей степени самобытные: возьмите хоть некоторые штаты Индии или Афганистан. Но в смысле цивилизации (которая ведь другое имя культуры) они мало преуспели, и жить в них европейскому человеку немыслимо. «Когда человек из России, — пишете Вы, — приезжает за рубеж, он интересуется именно той своеобразной культурой, которая есть только в этой стране…» Так пусть Ваш человек едет в Африку. Людоедство — вещь в высшей степени своеобразная.
Насчет «гей-парада», виденного Вашей приятельницей в Канаде, Вы, возражая мне, пишете:
«Конечно, словечко гадкое. Но обычно эта акция в прессе так и называется, я просто пользуюсь общепринятым термином. Можно было, конечно, и один из эвфемизмов употребить, типа "парад лиц с нетрадиционной сексуальной ориентацией"…»
Здесь меня вот что огорчает: Вы, культурный человек, в споре о языке решаетесь ссылаться на вашу теперешнюю прессу, созданную троечниками из поколения наших детей. Что это за ссылка на «общепринятое»?! Большинство бывает право там, где речь идёт о сиюминутной выгоде; «на рынок! там кричит желудок!» — вот вся правда демократии, которую недаром обуздывают конституция и верхняя палата (там, где они есть). Большинство всегда неправо в вопросах мысли, эстетики, этики и нравственности: оно всегда отстаёт. Далеко не всё «общепринятое» приемлемо и для тех, кто дорожит «своей культурой». Я, между прочим, очень дорожу русской культурой, только не вашей тамошней теперешней. В вашей стране сегодня русская культура похерена. Вы, называющие себя русскими, Америку поносите на чём свет стоит (хоть исторически ничего, кроме хорошего, от нее не видели); вы ее ненавидите, презираете, завидуете ей, боитесь ее, — а при этом главное ваше национальное достояние, язык карамзинистов и Пушкина, у вас попран в угоду плохо выученному языку американской шпаны. Gay по-русски означает педераст; только и всего. Слово педераст хоть и заимствованное, да не у американцев, а у эллинов; и оно устоявшееся, русской культурой авторизованное. Слова гомосексуалист тоже никто не отменял. Никакой нужды в слове гей не было и нет. А вы обезьянничаете: все вы, — и Вы, Лиза, тоже в выборе слов преспокойно идёте на поводу у «большинства», у газетной черни, да еще ссылаетесь на нее в своё оправдание: «значит, это слово можно считать вполне приличным»! Разве я о приличии говорю?!
Это о слове. По существу же дела скажу, что гомосексуализм, вслед за Библией и Древним Римом, я считаю извращением и допускаю в обществе, вместе с другими неискоренимыми человеческими извращениями, только до тех пор, пока его не суют мне в нос. Упомянутый Вами министр из прибалтийской страны, сказавший публично: «Я гей и горжусь этим», во-первых и в-главных, пошляк и приспособленец, держащий нос по ветру (в духе сегодняшней, перевёрнутой с ног на голову, политической корректности). Интимное у цивилизованных людей вообще принято оберегать и таить. Парад гетеросексуалистов мне был бы также отвратителен, как парад гомосексуалистов.
Вы пишете, что в сегодняшней России «преступность есть, но ее стало уже несравнимо меньше, чем в 90-х годах».
Поздравляю, это достижение, а для меня и новость, я ведь за вашими переменами не слежу. Крепко держу в памяти именно девяностые годы XX века, когда у вас (своеобразнейший элемент национальной культуры!) отстреливали по журналисту в день. Кажется, я Вам рассказывал, что только из ленинградцев, гостивших у меня в Британии в первой половине девяностых, из моих близких друзей, двое были убиты в вашем городе (оба поэты, не журналисты), а если родственников друзей сюда причислить, то и трое, — статистика, согласитесь, несколько ошеломляющая даже при том, что гостили в моем доме многие.
О теперешнем вашем тамошнем режиме и состоянии общества я вообще знаю мало; русского языка с экрана не слышу уже сорок лет, разве что в гостях. Но — в моей предвзятости мне так чудится — даже отстраняя сиюминутное, я всё-таки знаю о происходящем у вас главное. Именно взгляд со стороны и отказ от злобы дня позволяют мне ясно видеть многое, в частности, такую одну параллель: в гитлеровской Германии и в сталинской Совдепии тоже уличная преступность была умеренная. Есть режимы, монополизирующие своё право на преступление, а у частных граждан этого рода свободу отнимающие.
Труднее возразить вот на какие Ваши слова:
«В школах у нас все-таки не стреляют (за всю историю только один такой случай был), отпускать туда детей не опасно, тогда как не проходит и двух недель, чтобы не было сообщения об очередной стрельбе в школе в США, куда все так мечтают эмигрировать…»
Не знаю насчет двух недель; я ведь и американских новостей не читаю, вообще никаких. Вам виднее. А всё-таки хочется спросить: за какой период? когда установилась эта жуткая двухнедельная периодичность, долго ли она держится? Дольше ли, чем сталинский террор, когда у вас тоже упивались убийством ради убийства, тоже стреляли без разбора и погубили миллионы людей, а с ними и Россию? Не подумайте, что я хочу оправдать США; то, на что Вы указали, ужасно, да и вообще мне многое в США не нравится, взять хоть Голливуд с его культом силы, культом убийцы. Но такова уж особенность последних десятилетий: в любом уголке мира прохожий может быть убит из прихоти или во имя кривды; таков наш мир, такова цена, которую теперь приходится платить за свободу, от свободы же цивилизованный мир не откажется, потому что сумасшедший с калашниковым всё-таки не то же, что сумасшедший с застенками, танками и боеголовками.
Что до того, что у вас «за всю историю только один такой случай был», так ведь история еще не кончилась; дайте срок. Начало-то положено. В вашей стране многое перенимают из США с опозданием, преимущественно плохое.
Про Вашу приятельницу, в связи с моим замечанием о кремлёвских ворах, Вы пишете, что она «аннексию Крыма воровством не считает». Крым пока отложим, там дело похуже воровства. Под воровством я имел в виду обычное воровство. Вы, может быть, слышали, что президент Рейган (раз уж он Вами в письме упомянут) вышел из должности почти нищим, ему даже негде было жить, буквально негде; друзья сложились и купили ему жильё. В Америке это норма: избранники народа, слуги народа получают, находясь в должности, очень скромное вознаграждение. А про вашего президента пишут, что он самый богатый человек в мире. Пишут о двухстах миллиардах долларов; о дворцах, которые он строит под пальмами. Пишут серьёзные издания, никогда бы не решившиеся на такие публикации без фактов в руках, потому что ведь на Западе есть суд, независимый суд, который у вас в стране никто и вообразить себе не может, но который может заставить клеветника платить.
Пусть, однако, эти двести миллиардов всё-таки ложь, клевета и выдумка; пусть у вашего вождя не двести миллиардов, а только один миллиард. Простая арифметика показывает, что и одного миллиарда он, вчерашний советский служащий без копейки за душой, заработать не мог. Эти деньги украдены у народа. Бизнес тут ни при чём. Нельзя быть одновременно президентом и предпринимателем; этого, конечно, в цивилизованных странах и порядочность не допускает (кресло для главы правительства в правлении банка — уже взятка), но главное — это физически невозможно; деньги не дают сверхприбылей сами по себе; никакой гений не совместит работу в полную силу там и тут; без воровства президент-бизнесмен вылетает в трубу — как бизнесмен или как президент.
Что же до «подарков» как источника миллиардов, то коррупция — то же воровство. В Канаде, которой так недостаёт своей культуры, Вы не сможете внести на чужой банковский счёт ни доллара. У Вас этого доллара просто не примут, даже если Вы и Ваш несостоявшийся реципиент — частные лица. А взятка доказанная, выявленная, навсегда закрывает перед человеком дорогу к занятию выборных должностей.
Теперь, хоть и не хочется, поговорим о Крыме. Вы пишете:
«Считается, что Крым — это исконная российская территория, оплаченная кровью, и лишь недавно сглупу подаренная Украине, и поэтому Россия имеет на него несопоставимо больше прав, чем Украина».
Повторюсь: мне грустно, что эту неправду, притом c прилипшими к ней лживыми, гадкими словами, повторяете Вы, думающий человек. Это — неправда; или, если угодно, это правда реваншистская, захватническая. Тот, кто говорит об «исконной территории», требует передела мира в свою пользу. На Крым, как Вы знаете, «есть права» у нескольких стран и народов, и московские права не выглядят преимущественными. У Генуи (то есть теперь у Италии) больше прав на Крым, чем у России: она владела им дольше. У Турции еще больше прав по этому критерию. Про крымских татар, я вижу, и вообще все забыли: будто и нет такого народа. Он, скажете Вы, маленький, этот народ? Еще меньше народ североамериканских индейцев, взятый по племенам, каждое из которых считается отдельным народом, — а посмотрите, какие громадные территории, какие прекрасные земли и воды отданы в Канаде (и в США) этим горсточкам в полное и безграничное владение! С какими правами и привилегиями в придачу! В Канаде, у которой «нет своей культуры», индеец волен ловить рыбу где угодно в своих реках и озёрах, а белому человеку нельзя. Не говорю уж о льготах иного рода, городских, связанных с образованием и работой. Индеец может жить в Канаде, не работая; многие так и делают. А что оставлено крымским татарам?
Крым, говорите Вы с чужих слов, «оплачен кровью». Это опять ложь. В те времена, когда эта кровь была пролита, украинская и русская кровь не различались, а если их искусственно различить, то разделить всё-таки не удастся. Кто подсчитает, чьей крови при завоевании Крыма было пролито больше: украинской или русской? С этой точки зрения права у России и Украины равные. Кто подсчитает кровь иностранцев, служивших в тогда русской армии, и кому зачесть эту кровь: украинцам или русским? Иностранцев в русской армии было много, очень много; офицеры, бомбардиры, специалисты всех мастей — почти сплошь были иностранцы, и победу (как, например, при завоевании Азова, города турецкого) зачастую определяли именно они, профессионалы. О крови же русского солдата из крепостных говорить не совсем корректно. Солдат в ту пору служил сперва Богу, потом царю и лишь в последнюю очередь отечеству. Именно в последнюю очередь: формула «за Бога, царя и отечество» — поздняя, не времён покорения Крыма; для ее возникновения в Париже Бастилию пришлось взять. Слова родина, отечество, формула «отечество в опасности», самое понятие отечества как государства — всё это вещи недавнего происхождения, их принесла в мир французская революция. При завоевании Крыма этих понятий просто не существовало; отечеств не было. На дворе была служба, а не родина. Офицер и дворянин служил монарху ради славы, наград и почестей, солдат служил монарху как олицетворению государства и порядка. Сказанного достаточно, чтобы видеть: люди, говорящие о пролитой за Крым крови, недобросовестны; разговоры о крови — ложь.
Но отметём на минуту всё сказанное при всей его несомненности. Есть ещё один довод, которым вполне можно обойтись. Со дней Очакова и покоренья Крыма жизнь и наши нравственные представления разительно изменились. Война больше не «чести клич», как при Пушкине, она стала восприниматься как беда; империализм, некогда всеми прославляемый, стал бранным словом (большевистский Кремль, если помните, десятилетиями твердил о плохом «англо-американском империализме», а о своём, хорошем, помалкивал). Кровопролитие ради национальных интересов осуждено всеми странами и народами, не исключая вашей страны, — именно потому осуждено, что «историческая справедливость» эфемерна, недостижима. Одно это не позволяет говорить о крови, пролитой в связи с Крымом. Говорящие о пролитой крови отбрасывают цивилизацию на два века назад, в эпоху империализма, тем самым свидетельствуя, что они сами империалисты и готовы пролить новую кровь.
Вы пишете:
«Общее мнение состоит в том, что утрата Крыма при Хрущеве — нелепая ошибка судьбы, дурацкая случайность, результат безответственного произвола властей».
Я надеюсь, Вы уже согласились со мною, что общее мнение в вопросах нравственности стоит недорого, и говорить тут не о чем; но вот это конкретное, Вами названное «общее мнение», — его обсудить стоит. Первым делом постараемся удержаться от выражений метафорических: не будем, следуя дурному примеру, называть фашистами тех, кто себя фашистами не считает. Как только мы это сделали, мы остаёмся перед фактом: приведённое Вами «общее мнение» — результат недомыслия и невежества. Человек образованный и думающий знает, что вся история территориальных приобретений и утрат — череда «нелепых ошибок судьбы» и «дурацких случайностей». Тут просто нет исключений, идёт ли речь о войне или о мирных договорах. Почти всё могло сложиться иначе. Битва при Гастингсе — не та же ли «нелепая ошибка судьбы»? Гарольд не успел погибших похоронить после победы над Харальдом (прибывшим со своей Элисав-Ярославной), как тут новый претендент: Гийом, будущий Вильгельм-Завоеватель. А pérdida de España (утрата Испании), когда отряд разведчиков-мавров разом захватывает громадную страну? Япония в 1904 году в пух и прах разгромила Россию, а что она получила по мирному договору после переговоров с хитрым Витте? Отделение США от Англии, Бельгии от Нидерландов, Норвегии от Швеции — не та же ли «дурацкая случайность»? Примеры толпятся у меня перед глазами; не продолжаю их. Скажу только, что раз «утрата Крыма» состоялась и была принята вашей страной, эта страна, если она цивилизованная страна, должна была с этой утратой смириться (как Англия смирилась с утратой Канады, тоже добытой кровью — в эпоху, когда империализм был доблестью).
Но ваша страна не повела себя как цивилизованная страна. Крым захвачен ею исподтишка, воровским приёмом, подтасовкой. Гитлер — и тот поначалу действовал честнее, на Судеты он хартию получил, мандат Лиги наций.
Упомянутые мною недомыслие и невежество царят в умах ваших соотечественников в непредставимых масштабах, неведомых даже в гитлеровской Германии; целых 83%, если верить опросам, оправдали захват Крыма. Как мы условились, не называю их нацистами, хотя это слово (эта метафора) просится на язык; называю их чернью, одурманенной чернью. Но те, кто одурманил чернь, себя, вероятнее всего, не обманывают. Они понимают, что империя не может не расширяться, иначе она перестанет быть империей и попросту рухнет. Той же имперской логикой руководствовался Советский Союз при захвате независимых стран Кавказа и Средней Азии (в ходе и после гражданской войны), в своих попытках захвата Польши (1920), Финляндии (1939), Афганистана (1980). Провал в Афганистане привёл к его крушению как империи.
Вы пишете:
«Здесь в ходу такие рассуждения: "Россия не чужое забрала, а свое вернула", и "Россия передала в свое время Крым Украине с учетом совместного проживания и в расчете на него и в дальнейшем, но Украина это условие не выдержала, а значит, и право на Крым потеряла"».
Эти формулировки не столько даже возмутительны, сколько смехотворны. Самая несомненная истина, если ее защищать такими словами, становится неотличима от лжи. Что это за «совместное проживание»? Из какого лексикона вышел этот немыслимый политический термин? Где, когда, в каком документе это «совместное проживание» выставлено как условие? В политике ничего не делается по умолчанию, всё держится на договорах. Эта фраза, очевидно, взятая Вами «из прессы», сама себя высекла, как та вдова у русского классика.
Скажите, Эльзас — он что, «передан» Германией Франции «на условиях совместного проживания»? Нет, он отошёл по договору (который и по сей день не всем кажется справедливым, но всеми уважается). Сейчас экономически Эльзас в равной степени принадлежит этим двум странам. Две некогда воевавшие не на жизнь, а на смерть, теперь же дружественные страны живут в добром согласии, сотрудничают во всем к обоюдной выгоде и об Эльзасе больше не спорят. Кто мешал присутствию вашей страны в Крыму, экономическому, культурному, военному? Никто. Не факт, что она и выгадала, оттяпав чужое, Крым же точно проиграл.
Формулировка «Россия своё вернула» — ещё одна ложь. Это опять разговор об исторической справедливости. Где это «своё» начинается и где кончается? Ведь если Крым — «своё», то и Прибалтика — «своё», и Средняя Азия, и Польша, и Финляндия, и Аляска (тоже утраченная «сглупу», в силу «нелепой случайности»). Этим местоимением Москва заявляет свои претензии на мировое господство.
Крым отнят у слабой, не вставшей на ноги страны. На Аляску Москва пока не замахивается только потому, что США — не Украина, а логика тут совершенно та же, один к одному, та же «дурацкая ошибка судьбы». Логика московских захватчиков, если посмотреть правде в глаза, вот какова: Россия — мировая империя, третий Рим, а четвёртому не бывать. Помните ли, что римляне думали о себе? Тут то же самое, только масштабы не те. В дремотном подсознании вашей черни ваша страна (которую правильнее было бы называть Московией, а не Россией) — лучшая в мире страна с единственно-правильной идеологией (или религией; они у вас взаимозаменяемы); страна, которая должна вобрать в себя весь мир — в силу «исторической справедливости» и ради его же, этого жалкого мира, блага; разве не очевидно, что быть русским лучше и почётнее, чем канадцем, поляком, венгром или, страшно вымолвить, украинцем?
Вы пишете:
«Политики недавно раскопали, кроме того, что Крым был передан Украине с нарушением закона. По закону полагалось провести голосование в Верховных советах обеих республик, что не было сделано».
Право же, мне неловко Вас слушать, Лиза. Отчего «политики раскопали» это с таким опозданием? Где они были раньше? И — самое умилительное, самое смехотворное, — разве голосование могло бы хоть на крохотную секунду стать препятствием? Разве Вы не помните советского голосования? Всё определяла воля генсека. Никто бы не осмелился пикнуть — никто и не осмелился пикнуть. Это, между прочим, как раз и значит, что голосование состоялось. Воля генсека была волей народа, единого советского народа, двух главных, двух братских народов этого народа, которых «сплотила навеки великая Русь» (сегодняшняя Украина), чья дружба составляла «великий оплот» СССР. Прошедшие десятилетия закрепили эту волю. Разговор о нарушении закона в стране беззакония смехотворен.
О ностальгии в связи со стихотворением «Тоска по родине. Давно разоблаченная морока», Вы, возражая мне, пишете:
«Цветаева приводит это высказывание о ностальгии в начале этого стихотворения для того, чтобы разоблачить его в конце!».
Во-первых, заметьте, что Цветаева, в отличие от современных ее издателей, писала слово родина не с прописной буквы, а со строчной, как того требуют правила русского языка. Во-вторых и в-главных, простите, но я Вашего, в Вашем смысле, разоблачения в этом стихотворении не вижу и не слышу. Я слышу другое: «Мне совершенно всё равно, где совершенно одинокой быть… Не обольщусь и языком родным, его призывом млечным…» Разве не это там главное? Что до рябины в последней строке, то ведь рябина — не государство, не Россия даже, а уж тем более не Совдепия, в которую Цветаева вернулась, чтобы повеситься; рябина — уголок детства Цветаевой, уголок родины в исконном значении этого слова: того пятачка земли, где человек жил в свои формирующие годы. Такой пятачок есть у каждого. Тоска по этой родине есть, в первую очередь, тоска по юности, она не имеет ничего общего с шаблонной, большевиками выдуманной тоской по стране-государству, тоске, будто бы мучающей всех эмигрантов. Нет этого рода мучений у тех, кто уехал из Совдепии или из вашей теперешней страны, как ее ни назови. Кажется, я рассказывал Вам стандартный сон эмигранта 1970-1980-х годов; простите, если повторяюсь, но дело стоит того. Сон этот видели все, кого я спрашивал: человеку снится, что он вернулся «на родину», и тут железный занавес опять опустился; человек просыпается в холодном поту и, придя в себя, благословляет судьбу, что он проснулся «здесь, а не там».
Нет, я не заподозрю Цветаеву в том понимании ностальгии, которое Вы предлагаете. Даже ее возвращение в Совдепию не свидетельствует о нём однозначно, не то что эти стихи; тут сложнее, тут Эфрона придётся вспомнить и Мура. Не вступаю и в рассуждения о её самоубийстве, которые могли бы быть моим козырем. Достаточно этих стихов. Они об одиночестве, неизбежном для думающего человека, особенно же для поэта в эпоху «читателей газет». Детства, моего счастливого детства, когда люди вокруг добры, а впереди бесконечная жизнь, не вернёшь, — вот что говорит Цветаева. (Опускаю и другой напрашивающийся довод, просто как излишний. Очень можно было бы напомнить Вам, что классическая ностальгия — удел богатых. «По родине» больше тоскуют те, кто от «родины» больше получил; всех больше — свергнутый монарх, на втором месте писатель, привыкший к большим тиражам, почестям и шальным вознаграждениям (Леонид Андреев на аванс построил себе громадную дачу на Карельском перешейке, которую так и назвал: Аванс). Что у пролетария нет родины, тут Маркс не ошибся. И, конечно, Цветаева — не из пролетариев.)
Вы не согласны:
«А как же Георгий Иванов, у которого о тоске по родине говорится чуть ли не в каждом втором стихотворении? Я привыкла считать, что ностальгия — это "высокая болезнь" большинства русских эмигрантов из послереволюционной России. Но Вы правы, теперь, конечно, и Россия уже не та, и эмигранты другие…»
Последним Вы сами всё сказали: Россия не та (настолько не та, что — по мне — она уже и не Россия вовсе). Верно, Георгий Иванов страдал от ностальгии. Вот уж кто «лишился чаши на пире отцов»! Оттеним еще раз эту мысль. Писателям, особенно же поэтам первой волны эмиграции было о чём тосковать: они потеряли читателя. «Вчера» им казалось, что их читает вся Россия (у Блока, по его оценке, была целая тысяча читателей!); «сегодня» читателей осталась горстка — такая, что поэт всех их знал по именам. Однако ж если б они, поэты первой волны эмиграции, дожили до наших дней, их растерянность и горечь не были бы обращены в сторону погибшей страны и утраченной родины. Они бы увидели (тоже, конечно, с горечью), что стихи перестали играть важную роль в жизни современного человека и с каждым днём значат для него всё меньше. Голливудский актёр, эстрадный крикун в микрофон или мадридский футболист из Южной Америки заняли в жизни современного обывателя место несопоставимо большее, то место, на которое, сознательно или бессознательно, всегда, с XIX веком в уме, претендует всякий поэт: место властителя дум. Эту беду и переживает как ностальгию Георгий Иванов. Эту беду называет одиночеством Цветаева. Но совершенно так же ее переживает и «оставшийся на родине» «внутренний эмигрант» Осип Мандельштам.
Сейчас мы знаем, что даже в первой волне эмиграции большинство устроилось неплохо, а иные, в первую очередь настоящие специалисты, и очень хорошо, — такие как Набоков, Тимошенко, Сикорский или Кистяковский-младший. Никто из них, кроме Набокова, в ностальгии не замечен, Набоков же замечен чуть-чуть, но на то он и писатель, не только (и не в первую очередь) энтомолог.
Есть и еще одно. Разве вздыхает о родине и жалуется на одиночество тот, кто нашёл родственную душу, хотя бы только одну родственную? Счастливое супружество не знает ностальгии. Мережковский и Зинаида Гиппиус, Присманова и Гингер, хоть и писатели, по рябинкам и берёзкам не вздыхают. А ещё лучше — большой коллектив родственных душ. Если религиозный человек, христианин, мусульманин, еврей или буддист, это всё равно, страдает Вашей «высокой болезнью», он просто нетвёрд в вере, только и всего. Георгий Иванов (как и Ахматова) был православный, а московское православие и тогда уже (не говорю о сегодняшних ханжеских временах) не умело вполне отделить Бога от отечества, что, конечно, прямая измена христианству и питательная среда ностальгии.
На мои слова, что русско-украинский конфликт следовало бы хоть попытаться разрешить увещеваниями, Вы возражаете вопросом:
«Вы всерьез думаете, что теперь там можно что-то кому-то растолковать?»
Я, дорогая Лиза, не сказал: теперь. Я не верил и не верю, что и вначале-то можно было решить дело словами, а не пушками, — уж слишком хорошо была спланирована и проведена в жизнь кремлёвская провокация. Я хотел сказать, что если б намерения Москвы были честные, а не захватнические, то, во-первых, Москва не стала бы сажать на Украине президентом свою марионетку, тянувшую в сторону «добровольного присоединения Украины к России», а во-вторых, Москва не стала бы вмешиваться в дела соседней страны, когда народ марионетку сверг, — не стала бы провоцировать недовольство среди тех, кто считал, что Киев ущемляет их права. На этом этапе (если бы намерения Москвы были честные) следовало бы попытаться решить дело словами, а не пушками; вспомнить, что украинцы и русские народы-братья (генетически более близкие, чем тутси и хуту), еще год назад жившие в мире и согласии, и общими усилиями искать примирения, а не кровопролития, — и этой попыткой засвидетельствовать перед всем миром свои добрые намерения. Москва сделала всё ровно наоборот. Москва слезам не верит и крови не щадит… хотел было сказать: своей крови, напомнить, какой кровью воевали в финскую войну и против нацистов; и о миллионах, погубленных в ГУЛАГе; хотел да осёкся: Москва, ее правящая хунта, всегда очень щадит свою кровь, а не щадит кровь русскую. Остаюсь при моём давнем убеждении, что у России на протяжении веков не было злейшего врага, чем Москва. Мы свидетели итога этой вражды: на наших глазах Москва Россию сожрала. Ваша сегодняшняя страна — не Россия Пушкина и Толстого; эти двое не признали бы её своею.
Вот еще цитата из Вашего письма:
«Они [украинские сепаратисты] говорят: мы ни на кого не нападаем, мы только обороняемся, это наша земля, наши дома, наши семьи, мы только хотели отделиться и жить по-своему, а к нам пришли и стали в нас стрелять из тяжелых орудий, мы вынуждены защищаться».
Скажите мне: какой-нибудь год назад, ну, год с небольшим, до свержения в Киеве московского сатрапа, хотели ли они отделиться? Или пять, десять лет назад? Ведь нет, не хотели. Почти полтора десятилетия жили под властью Киева — и не хотели; а тут вдруг внезапно захотели и столь же внезапно обвинили Киев в фашизме. Политику Киева они и прежде не одобряли, ворчали, протестовали (в чем-то и правы были, конечно; не подумайте, что я вижу киевлян с ангельскими крылышками), но жили по-своему, никто им в этом с пушками не мешал, и фашизма в Киеве на слуху не было. Как такие разительные перемены в одночасье! Неужто без обещания братской помощи из Москвы?!
Сказав, что вторжение на Украину Москва начала поставками оружия «добровольцам» (или как их там называют), Вы добавляете:
«Так и в Афганистане было еще до ввода войск, причем, с американской стороны тоже».
Как мило! Вы ставите в один ряд попытки большевистской Москвы захватить Афганистан и попытки православной Москвы захватить Украину. Вы уравняли эти две захватнические войны. А ведь тогда речь шла о расширении «социалистического лагеря», не о расширении московской империи. Из Ваших слов, выражающих, как я понимаю, настроения многих, «общее мнение», выводится следующее: неважно, как называется сегодня кремлёвская идеология и кому в Москве бьют челом, Марксу или Николе-Угоднику. Смысл происходящего прост: единственно правильное учение, строго-научное мировоззрение состоит в том, чтобы быть русским. Вся правда принадлежит русским, другим племенам ее вовсе не досталось. И русские, естественно, протягивают руку братской помощи малым сим, афганцам, украинцам: хотят помочь им тоже стать русскими, пусть поначалу и второго сорта. А там, глядишь, и финнов своей добротой не обойдут, и поляков, и французов с американцами не бросят погибать в их загнивающем упадке. Ведь так? Сравнение с Афганистаном (конечно, не Вами придуманное, а взятое Вами из прессы) убийственно для кремлёвской автократии: оно изобличает ее генезис и ее намеренья.
Еще хуже, что, говоря об Афганистане, Вы уравниваете действия большевистской Москвы и Вашингтона. «Американской стороны», дорогая Лиза, не было бы без советской. У США не было намерения захватить Афганистан и сделать его 51-м штатом. Захватить Афганистан хотела Москва. Хотела, да не сдюжила (Афганистан крепкий орешек; в эпоху империализма на нём Британия зубы обломала). И холодная война была начата не Америкой. Напомнить Вам, кто возвёл Берлинскую стену? И атомная угроза исходила не от Америки, страны, у которой не было и нет идеологии. Угроза исходила от «строителей светлого будущего всего человечества», которые открыто намеревались подчинить себе весь мир, как уже из этой формулы видно.
Добровольцы, говорите Вы, едущие сражаться и умирать за свою правду, есть и «в мусульманском мире, ведь джихадисты — фанатики». Тут не возразишь. Понятно, что и там добровольцам кто-то платит (жить-то им нужно, пока они честно не сложили головы за правое дело); финансовую сторону не обсуждаем. Но есть важное отличие: мусульманские добровольцы за Бога сражаются (пусть понятого ими уродливо). У них, жестоких и тёмных фанатиков, цель — возвышенная; да-да, жестокая, убогая, но возвышенная. А у Москвы какая? Расширение территории. (К слову сказать, джихад и джигит — не однокоренные слова, а просто одно и то же слово; конечно, с дрейфующим значением, но изначальное его значение — доблесть.)
Вы, возражая мне, пишете:
«Реальных добровольцев в мире не так уж мало. Но можно ли их всех считать просто дураками?»
Верно, не все дураки. Я оговорился; спешил и не договорил. Сейчас уточню. Большинство сегодняшних кровавых конфликтов держатся на шальных деньгах и предрассудках черни. Денежному мешку требуется пушечное мясо, которое поставляет чернь, тупая чернь. Большинство добровольцев, в этом невозможно сомневаться, люди очень глупые, одураченные, неспособные мыслить, чуждые сомнениям; в Коран или в Библию не заглядывавшие. Человек, верящий, что вся правда с ним, неумён. Но кроме дураков, Вы правы, есть и другие. Вторыми идут врожденные преступники, для которых мучить и убивать — потребность, род сластолюбия, а работать они не могут. Такие люди есть, это доказано; великий мечтатель Роберт Оуэн со своим not guilty (и коленопреклонённым Герценом перед ним) ошибся. Третья категория — честолюбцы, они же и властолюбцы. Эти создают себе пьедесталы и троны из трупов двух первых категорий (вспомните Ясира Арафата). Четвёртой категории не вижу. Может быть, Вы мне ее укажете?
Вы пишете:
«Что же касается фашизма на Украине в виде организованного национализма, то попытки его формирования и активизации действительно были».
Во-первых, фашизм и «организованный национализм» вещи не то что разные, а исключающие одна другую. В фашизме национальное отсутствует, ксенофобии нет. Хорошо известно, что Муссолини боролся с малейшими проявлениями антисемитизма в Италии (там и были только малейшие), пока Гитлер, его союзник, не взял дуче за глотку. Во-вторых, и то, и другое во многих странах наблюдалось и наблюдается, Москва не исключение, не ей такое осуждать, — но попытки формирования организованного национализма, фашизма или даже нацизма ещё не повод для вмешательства со стороны. Украинский национализм не агрессивен, на правительственном уровне о себе не заявил, ничьим границам до сих пор не угрожал, из своих границ не выходил. Наоборот, московский национализм уже привёл к захвату Крыма и протягивает руки дальше. Ведь не скажете же Вы, что Москвой руководили какие-то другие мотивы, кроме национальных? Социальные-то мотивы, социализм и коммунизм, которыми она так долго прикрывала свою агрессивную сущность, ею отброшены. Это ли не национализм, притом на уровне правительственном? Попробуйте отвести утверждение, что Москва, а не Украина угрожает соседним странам.
На Ваши слова о том, что
«"Правый сектор" и партия "Свобода" не прошли [в украинское собрание], не набрали пяти процентов, к чести украинцев»,
возражу так: для всех было бы лучше, если б Москва меньше пеклась о чести украинцев, а больше о своей чести. То, что Москва творит в соседних странах (вспомните Грузию), чести ей не делает.
Вы пишете:
«Произошло страшное событие в Одессе, когда представители "Правого сектора" погубили множество людей, принявших участие в акции против Майдана, и это было воспринято общественностью всех стран (не только России) как знак наступления фашизма…»
Вы ошибаетесь. Не все страны увидели в одесских убийствах «знак наступления фашизма». Я навёл справки. Великобритания, Франция, Германия, США такого «знака» не увидели; ни одна свободная и демократическая страна не увидела. А если в печати этих стран что-то подобное промелькнуло, так ведь печать там свободна. Вы не хуже меня знаете, как это делается. Всегда находятся люди, готовые за вознаграждение солгать. Этот механизм и в советское время был прекрасно налажен; тут Москва денег не жалеет, а рассчитывает она как раз на таких вот честных, читающих, думающих и дотошных людей, как Вы, не на свой родной «социально-близкий элемент», всегда верящий власти без вопроса. Это я о настоящей западной печати говорю. Западная же русскоязычная печать вообще не в счёт, она вся, на моих глазах, на корню скуплена Кремлём в прошлом десятилетии (исключая только израильскую).
Правительство Украины не объявило фашизма своей идеологией — этого невозможно отрицать. Самое слово фашизм применительно к некоторым украинским партиям — уже недобросовестность. Разве представители этих партий называют себя фашистами? Не Москва ли их так назвала? Это очень важный момент. Название уже лозунг, а часто и призыв к насилию.
Москва, между прочим, издавна, с 1930-х годов, твердит о каких-то немецких фашистах, хотя именно в Германии (в отличие от многих стрн) сроду ни одного фашиста не бывало, разве что проездом; в Германии в 1930-х и в 1940-х годах были — и даже были у власти — нацисты. Между фашизмом и нацизмом разница колоссальная. Фашизм как рабочее антикоммунистическое движение возник и восторжествовал в одной-единственной стране мира: в Италии. Нацизм страшнее фашизма, что и говорить; но неточность в определениях тоже вещь страшная, тоже чреватая кровопролитием.
Примем, однако, на минуту это имя. Пусть в одесских убийствах виновны украинские фашисты. Пусть. Если в Кремле сидят честные и цивилизованные люди, они осудят жестокости, случившиеся в соседней стране не по вине правительства этой страны и постараются, в содружестве с другими цивилизованными странами, сделать всё, чтобы жестокости не повторились. Они не кинутся тут же, как если б только и ждали повода, силой наводить свой порядок в чужой стране. В Москве так поспешили с этим (ни с кем не посоветовавшись), что невозможно отстранить мысль о провокации. Само собою просится на ум, что «честные люди», «мирно» выступившие «против Майдана», были просто московскими наймитами; теми же «фашистами», только московского разлива. Я не утверждаю этого, я говорю только о впечатлении, которое невозможно отстранить и которое — уж тут-то вне всяких сомнений — возникло во всех странах, где об этих событиях задумались. Очень можно допустить, что эти «невинные люди» в Одессе сами готовились убивать «фашистов», да не успели, были убиты раньше.
Повторю до оскомины: самое поверхностное знакомство с историей приводит думающего человека к мысли, что оценку событиям лучше не произносить по горячим следам. Сведения могли чуть-чуть пострадать в своей точности при передаче из уст в уста, а могли быть и намеренно искажены.
Вы пишете:
«Еще Ющенко, один из прежних президентов Украины, официально признал движение националиста Бандеры, учредил какие-то почести для бывших бандеровцев как борцов за независимость страны, появились и характерные знаки отличия для их последователей, и это тоже было многими и на Украине, и за пределами Украины воспринято как шаг к украинскому фашизму».
Право же, у меня руки опускаются!.. Что Вы знаете о Бандере, Лиза? Вы ведь не читаете ни на одном языке, кроме русского, все Ваши сведения московские. Небось, удивитесь, узнав, что Бандера никогда не бывал на Украине, жил в Польше и гражданство имел польское; что после захвата и раздела Польши третьим рейхом и Совдепией он был арестован немецкими нацистами и провёл три года в нацистских концентрационных лагерях; что убит он был в Германии кагэбэшниками. Не вижу, почему его не считать украинским национальным героем. Бандера последовательно боролся за независимость Украины, только и всего; со всеми боролся, кто этой независимости не хотел: с Польшей, Совдепией, рейхом, — вот вся его вина. Все национальные герои именно таковы. Его методы были не грязнее обычных (с методами Сталина и Ленина, ваших национальных героев, даже в сравнение не идут). Фашистом Бандера себя не называл и фашистом не был, потому что боролся не за социальные, а за национальные ценности. Минину и Пожарскому в Москве памятник установлен в точности за те же доблести: эти двое боролись за независимость Московии, боролись партизанскими методами, к которым прибегли последователи Бандеры (сам Бандера боролся только словом). Вы философ по образованию: где же Ваш критический подход? Почему Вы тут-то не задумались, не переспросили себя? Вас, Лиза, будто на крючок поймали! Уж не имя ли Бандеры, для русского уха неблагозвучное, с русским словом банда перекликающееся, тому причиной? На самом деле оно очень благозвучно; по-испански bandera означает знамя; фамилия героя пришла на Украину из Италии, предварительно поблуждав по Восточной Европе; образовалась от итальянского слова bandiera с тем же значением; английское слово banner того же корня.
А вот и самое удручающее в Вашем письме:
«…известно ведь, что в начале 80-х сговор Рейгана со странами ОПЕК привел к крушению СССР… речь идет о факте, ставшем общеизвестным после того, как его рассекретили сами американцы еще 20 лет назад…»
Простите, но мне стыдно это читать. Как могли Вы употребить (повторить) слово сговор? Назовёте ли этим словом какие-либо действия Москвы на международной арене? Не ясно ли, что оно изобличает природу Вашего источника? Источник, из которого Вы черпаете, насквозь советский; не радующийся, а сокрушающийся по поводу развала империи зла.
Советский Союз, Лиза, развалился не в результате какого-то «сговора» одного человека с несколькими, а потому, что этот союз перестал быть жизнеспособным, — только поэтому. Миллионы людей не хотели больше этой страны, не исключая и многих русских. Коммунистическая экономика оказалась утопией, химерой; она потерпела полный крах. Закрепощение человека достигло пределов, которых не знает история. «Братство народов» обернулось гнётом «первого среди равных», русификацией (а в наши дни и грабительскими войнами «русских» против слабых соседей). «Сговорились» армяне и эстонцы, грузины и литовцы; «сговорились» в том, что хотят жить по-своему, а не по московской указке; говорить на своём языке, а не по-русски; изучать в школе не Пушкина, а своих классиков. Разве это не их законное право? Сами русские участвовали в этом «сговоре». Вспомните эти разговоры 1980-х среди интеллигенции — о том, что Москва будто бы кормит «республики» (а не сосёт из них кровь).
Еще и в том все эти народы «сговорились», что им надоела коммунистическая ложь, выдуманные, карикатурные идеалы, не имевшие ничего общего с реальной человеческой жизнью и давно попранные теми самыми московитами, которые в полном одиночестве, вопреки воле всех народов, их насаждали. Всем, решительно всем надоело бряцание боеголовками во имя марксизма-ленинизма. Кроме этих очевидных причин были еще и другие; в их числе, где-нибудь на сотом, на пятисотом месте — и Ваш «сговор»; он та самая мышка, которая помогла бабке и дедке, внучке и Жучке вытянуть репку. Что он на первом месте у Вас оказался, свидетельствует об одном: Вы живёте в атмосфере, отравленной ложью. Эта новая ложь не новость, но для меня горькая новость то, что она могла затронуть Вас. И, уж прошу Вас, не отсылайте меня к Вашим переводным источникам. Я профессиональный переводчик, я не один пуд соли съел, разглядывая такого рода подтасовки. Иногда одного слова достаточно, чтобы изменить на противоположный смысл целого сообщения, целого сочинения.
Вы пишете:
«Когда я начала изучать новости и разные факты в интернете, я решила не поддаваться ничьему влиянию, и составлять себе обо всем свое собственное мнение. Но это, по-видимому, не всегда осуществимо, и в чем-то мне, возможно, не удается быть вполне объективной…»
Славное намерение! И сомнение делает Вам честь. Позвольте мне повторить мою любимую мысль: современники бывают слепы до неправдоподобия. Мировая история полна историй о ничего не видящих очевидцах.
Но Ваше ежедневное чтение о конкретных людях не исправляет, а искажает картину. Возьмём упомянутого Вами Юрченко, русского добровольца из Франции: в плену его избивали, пытали; разве можно этому человеку не сочувствовать? кто не начнёт ненавидеть насильников? Если мы нормальные люди, мы всем сердцем с ним, с пострадавшим. Тут и его стихи (он ведь «русский поэт») покажутся правдивыми, убедительными, а то и талантливыми.
Теперь вообразим на минуту, что одновременно с ним, с этим «русским поэтом», и совершенно так же, как его, в русском застенке пытали и мучили «украинского поэта», скажем, с фамилией Иванов, приехавшего добровольцем из Германии, а сообщение об этом в московской «прессе» было не столь подробным и красочным, да и лечиться после освобождения, хоть его звали в Германию, Иванов поехал в Киев (подобно Вашему Юрченко, званому во Францию, но поехавшему в Москву), и заслуженные лавры возложила на него украинская печать, а Вы по-украински не читаете, — вот Вам уже искажение картины, притом не обязательно намеренное; просто так получилось. Но и намеренное искажение, или хоть лёгкий, но в корне меняющий картину семантический сдвиг, очень возможны именно в вашей стране, где есть правительственная пропаганда и правительственная идеология. Сосредоточьтесь, пожалуйста, на минуту и постарайтесь хоть услышать то, что Вашим соотечественникам никак не даётся: на Западе, в свободных демократических странах, нет правительственной идеологии и правительственной пропаганды. В тех же Соединенных Штатах, столь русскими ненавидимых, есть господствующее народное мировоззрение, целиком сводящееся к самым общим принципам свободы и демократии; оно не насаждается сверху, а идёт снизу, ни в какой правительственной пропаганде не нуждается, ни в малейшей степени не строится на чувстве национальном.
Вернёмся к Вашему реальному «русскому поэту» Юрченко, добровольцу из Франции, и моему воображаемому «украинскому поэту» Иванову, добровольцу из Германии. Они оба «вспомнили» (как вспоминает лирический герой в стихах Юрченко): первый, что он русский, второй — что он украинец; покинули свои благополучные страны, где у них было всё, что душе угодно, и поехали сражаться и умирать за своё отечество. Перед нами герои, не так ли? Очень вероятно, что так. Очень вероятно; скорее всего именно так и есть. А возможно, что и не так. Вовсе не желая обидеть этих двоих… то есть, собственно, одного, второй-то вымышлен, можно допустить, что оба они никакие не поэты, а пасынки музы, измученные непризнанием, хуже того, начавшие подозревать, что они бездарны, что их стихи не стоят ломаного гроша, и увидавшие в братоубийственной войне последнее средство прославиться, удовлетворить своё настрадавшееся тщеславие.
В благополучной Франции, в благополучной Германии эти люди, внешне преуспевшие, могли быть очень неблагополучны внутренне. Их, родившихся «в стране идей», могло раздражать, что вокруг — одни пошлые обыватели да потребители, работающие ради денег, живущие ради удовольствия. Разнообразие, многообразие, сложность и разветвлённость нормальной западной жизни трудно даются многим выходцам из бывшего нерушимого союза (или из мусульманского мира); эта жизнь кажется им ненормальной, не благообразной, неправедной, а то и нечистой. Внутреннее неблагополучие таких людей выражается в тоске по большому делу, по борьбе за общество упрощенное и справедливое (благочестивое). Им нужен враг, явный, несомненный враг. Как только враг найден, все внутренние проблемы решены, и перед нами готовые герои.
Или, — но это уж полный кошмар, хотя, по правде говоря, и вполне возможный, ведь и такие люди встречаются, как было отмечено, — оба они родились не поэтами, а убийцами, насильниками, чувствующими потребность убивать, мучить, пытать; а в придачу еще и честолюбцами, властолюбцами. Почему нет? Тут, как известно, и стихи делу не помеха, ведь и генсек Андропов, и сам великий Сталин писали стихи.
Я ни в малейшей степени не прикладываю сказанного к Вашему конкретному Юрченко. Исхожу из того, что он человек достойный и даже герой, хоть и недодумавший некоторых важных вещей, что с героями вообще случается почти всегда, взять хоть Геракла. Я говорю только, что картина, возникшая перед Вашим мысленным взором, заведомо неполна, и не по Вашей вине, а только потому, что Вы — современница.
Но раз уж о поэтах речь зашла, то тут к месту вспомнить, что не вымышленный Иванов, а несомненный украинский поэт Василь Стус был-таки замучен большевиками, погиб в ГУЛАГе (в 1985 году) страшной смертью — и единственно за то, что был украинским патриотом: хотел для своей страны независимости. В 1975 году он писал: «Пожизненным позором этой страны будет то, что нас распинали на кресте не за какую-то радикальную общественную позицию, а за сами наши желания иметь чувства самоуважения, человеческого и национального достоинства». Стуса убили русские за то, что он был украинец. Решитесь ли Вы утверждать (как это принято у антисемитов), что ГУЛАГ — не плод русской национальной истории, что его создали и поддерживали инородцы, а не русские?
Вы пишете:
«Интересно, что сейчас и некоторые известные в стране оппозиционеры стали говорить, что "Крым наш", и в их числе — Ходорковский. Недавно он заявил, что если он станет президентом, то Крым Украине не вернет. Мотивирует это тем, что это стало бы актом произвола по отношению к воле россиян и крымчан».
Что ж, этим он и цену себе назначил. Он такой же популист, что и ваш теперешний вождь; такой же представитель и выразитель интересов черни. Жалею, что когда-то писал и выступал в поддержку Ходорковского. Но как забавно! Человек убеждён, что ему достаточно стать президентом, чтобы распорядиться судьбами целой страны! Чем не генсек?
Вы живёте в удивительной стране, Лиза. Строй, установившийся у вас после гражданской войны и философского парохода 1922 года, из тоталитарного, после короткого общественного замешательства с проблесками демократии, сделался авторитарным (таким, где как ни плох пожизненный диктатор-угнетатель, он всё же лучше угнетаемой им тёмной, беспробудной массы, недостойной имени народа), — но есть вашему строю и общее имя: вождизм. Вам нужен вождь. Вы без него сироты казанские.
Передают два суждения, будто бы высказанные у вас «с высоких трибун», образованными людьми, телевизионными вещунами, кинематографистами или политиками:
— первая мировая война была затеяна для того, чтобы остановить бурное экономическое развитие России в начале XX века;
и
— сейчас весь мир сплотился для того, чтобы помешать «возрождению России».
Если эти суждения не выдумка, если они в самом деле прозвучали и не были встречены гомерическим хохотом всей страны, то — «с Россией кончено». Дальше просто некуда. Дальше, по степени безумия, идёт только московская ядерная кнопка, ядерная война за то, чтобы весь мир говорил по-русски, матерился и ел блины на масленицу.
Знаю, Вы сейчас кинетесь уверять меня, что крымчанин Максимилиан Волошин, сказавший в 1918 году «с Россией кончено», имел в виду нечто совсем другое и даже противоположное моему. Но я не соглашусь. Главный ориентир, главный маяк у Волошина и у меня общий: Россия Пушкина. С этой Россией теперь кончено раз и навсегда. Уходящий 2014 год подвёл ей черту.
А другой России мне не надо. Я — не более чем я; маленький человек, старик-отшельник, живущий прошлым, равнодушный к современности. Могу молчать. Ни слова не говорю во весь голос. Когда слышу о дикостях, осуждаю их с горечью, не с гневом (часто питаемым надеждой) и только в своём кругу, который постоянно сужается. После захвата Крыма я прекратил общение со всеми держателями паспортов вашей страны, исключая только Вас да ещё немногих; всех Вы знаете по именам и лично.
Но я и не менее чем я. У меня за плечами долгая и трудная жизнь в трёх очень разных странах. Вся эта жизнь была посвящена не поиску наслаждений, а поиску истины, добра и красоты. Злейший из недоброжелателей не упрекнёт меня в корыстолюбии, властолюбии, тщеславии. Мало кто обуздывал свой эгоизм с такой страстью, как я (оттого, должно быть, и достижения мои малы, ведь талант, по Бродскому, прямо пропорционален эгоизму). Я был патриотом, был готов сражаться за подлинную Россию — не за страну ваших теперешних патриотов, заставляющих вспомнить высказывание Самюэла Джонсона, столь любимое Толстым: «Последнее прибежище негодяя — патриотизм». Вашему «русскому поэту Юрченко» и ему подобным я в имени русских отказываю.
Я говорю о России в последний раз. Я утверждаю: между Россией и вашей теперешней страной не осталось ничего общего. Чтобы вновь стать Россией, — и это минимум-миниморум, условие sine qua non — вашей теперешней стране не только Крым нужно вернуть законному владельцу; не только отвести «добровольцев», извиниться перед Украиной и выплатить ей компенсацию; ей нужно отдать все свои колонии. Эпоха империализма кончилась для всего мира. «Одна отдельно взятая страна» умерла вместе с большевизмом. Русские земли на востоке ограничены не Тихим океаном, а Волгой. За Волгой, хвостом к Амуру, лежат земли улуса Джучи, унаследованного Московией после того, как Тимур покончил с Ордой. Это земли Российской империи, выросшей из Московии, и Советского Союза, тоже империи, — не России. Их нужно отдать законным владельцам: жителям этих земель, даже если они в большинстве своём говорят по-русски (что вовсе не повод навязывать им законы и уклад из другой части света). Рано или поздно отдать эти земли придётся. Россия при этом станет не меньше, а больше. Величие страны никак не соотнесено с ее величиной.
Конечно, и столицей новой России — «России новой, но великой», грезившейся эмигранту Ходасевичу в годы беспросветного большевизма, — не может быть Москва, город-спрут, всегда сосавший кровь из России и соседних стран. В этом городе (включаю в него и Петербург, его придаток) потеряны все нравственные ориентиры, притом не только у кремлёвской хунты. Недавно мне показали постыдные стихи Юнны Мориц последнего времени, и я в очередной раз увидел, как трудно в этом городе сохранить совесть. Перед нами вырождение, перерождение. В XIX веке дворянская литература России потрясла Европу силой своего сострадания к бедным, слабым, униженным и обездоленным. В XX и XXI веках московская советская культура и выкормыши ее субсидированной литературы только и знают, что бряцать оружием, угнетать слабых и обирать бедных. В 1960-е годы Аркадий Белинков ошеломил нас словами «советская власть неисправима, неизлечима». Сейчас мы знаем, что советская власть была фиговым листком московского империализма. Правда вот в чём: Москва неисправима, неизлечима.
Надеюсь, Лизанька, что это письмо нас не поссорит. Я понимаю, что Вы — не соучастница происходящего. Резкости в моём затянувшемся ответе обращены не против Вас, скорее уж против меня самого: я ведь той же генерации. Я написал целый трактат, а хотел быть кратким. Если Вам почудится, что я беру на себя роль учителя жизни, то знайте, что это не от притязания на истину в последней инстанции, а лишь от желания быть кратким, затолкать как можно больше мысли и чувства в немногие слова. Я ведь никогда больше не собираюсь возвращаться к этой теме, навсегда прощаюсь с Россией, которую любил, — вот письмо и разрослось.
Всего Вам доброго, дорогая.
Ваш ЮК
P. S. Я хотел было уже отослать написанное, как вдруг взглянул на дату и обомлел: 14 декабря, Сенатская площадь, картечь. Прошу Вас верить, что это случайность. Специально я даты не подгадывал. Отсылаю написанное под картечь Ваших возражений, о которых заранее знаю, что в них будет много справедливого. Ни на минуту не считаю это письмо свободным от ошибок, как и себя, конечно. Но вот что странно: это вторая такая случайность в моей жизни, когда текст, связанный с политикой, я пишу 14 декабря. Четырнадцатого декабря 1982 года, в Ленинграде, когда КГБ шло за мною «по следу, как сумасшедший с бритвою в руке», я написал и раздал друзьям полстраницы текста под названием меморандум. В нём я просил не верить тем показаниям, которые у меня могут вырвать под пыткой в застенках на Литейном 4. Похожесть ситуации вот в чём: я не то что сейчас, а и тогда, в молодости, был совершенно равнодушен к политике, интересовался единственно культурой. (Вот, между прочим, и ответ на Ваш вопрос, почему я опять взялся за древнегреческий язык: чтобы заглушить в душе грохот московских пушек, не слышать московских победных реляций.) Советскую власть я только презирал, свергать совершенно не собирался, палец о палец для этого не ударил, о чем и писал в меморандуме — в ожидании обвинения в «антисоветской деятельности». Сейчас я тем более в стороне. Не повторю за Тютчевым: «Блажен, кто посетил сей мир…» По-моему, эти великолепные стихи хороши только по форме; или я устроен по-другому. Развитием событий не интересуюсь. Что тут наблюдать? низость человеческой природы? Вот новость! «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей…» Ваша страна стала мне чужой. Отворачиваясь от нее, вспоминаю, вслед за этими словами Пушкина, слова Владимира Соловьёва: отчего это так повелось, что у нас одну неправду непременно сменяет другая? — Простите мне моё многословье. Ваш Ю. К.
14 декабря 2014,
Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 15 декабря 2014
