Моё выступление в Лондонском университете (UCL SSEES), состоявшееся 13 февраля 1995 года, совпало по времени с чем-то вроде вехи или даже перевала в моей литературной судьбе, о чём я пишу в предисловии к эссе Почему я ретроград. Я начал тогда моё выступление этим эссе, а затем читал стихи из моей книги Завет и тяжба, вышедшей в Петербурге в 1993 году.
Сейчас вижу, что без пояснения эти стихи оставлять нельзя. Как ранний Блок не может быть понят в отрыве от эпохи символизма (большое имя беру для краткости, масштабов не сопоставляю), так и мои стихи советского периода нельзя понять вне гнетущей атмосферы последних лет Совдепии, этой захолустной, насквозь провинциальной окраины мира. Атмосфера эта была атмосферой чулана и тюрьмы. Человек, выросший в эпоху интернета и социальных сетей, никогда не поймёт, что это значит: жить в полной изоляции, в социальных тисках, не находя ни малейшего отклика своему слову или переживанию. Это и всем было тяжело, а писателям — тяжелее прочих. Пресс Гутенберга всегда казался большевикам, по их глупости и отсталости, страшным оружием; к нему подпускали только после полного выхолащивания. Тысячи авторов не могли нигде напечатать рассказа о детстве или стихотворения о любви — и старели над своими рукописями, старели и умирали. Выезда за границу не было вовсе, письма в «капиталистический мир» и оттуда не доходили; телефоны прослушивались. Добавьте к этому безвыходную нищету и постоянное ожидание ареста за неосторожно сказанное слово о каком-нибудь недоумке-генсеке вроде Брежнева; добавьте тупую бессмысленную трудовую повинность в советском учреждении, где человек проводил обязательные восемь (с перерывом на обед и все девять) часов от звонка до звонка, в поте лица делая нечто заведомо бессмысленное или прямо вредное (а поменять работу было неимоверно трудно), — и картина начнёт для вас вырисовываться, но во всём своём астральном ужасе всё-таки не откроется тому, кто не жил в этой ловушке. Незачем говорить, что на дне колодца человек обращает свой взор к небу. Сегодня я атеист, а в ту пору не мог жить без Бога.
Прослушав записи, сделанные почти 22 года назад, я увидел, что сам с усилием понимаю некоторые из моих стихов конца 1980-х и начала 1990-х. К одному из стихотворений, написанных уже в свободном мире, я посчитал необходимым добавить название (см. Вижу Фемистокла).
Стихи были записаны на кассету TDK переносного магнитофона. Первая сторона плёнки обрывается на стихотворении Бог одинок — вот и торопит лучших, посвящённом моему другу, математику Семёну Белинскому, который в те дни, в 1983 году, умирал от рака. (Даю в отдельном окне полный текст этого стихотворения.) Вот эта первая сторона кассеты:
Другая сторона ленты
обрывается на четвёртой части стихотворения Вослед за Персефоной. Даю это стихотворение, начиная с четвёртой части (там, конечно, и другие части можно прочесть), тоже — в отдельном окне.
Почти все стихотворения, читанные 13 февраля 1995 года в SSEES, позже подверглись незначительной правке.
Ю. К.
21 ноября 2016,
Боремвуд, Хартфордшир,
помещено в сеть 22 ноября 2016
