Отклики показывают, что эта моя статья, написанная в 1981 году, а затем подвергавшаяся лишь незначительной правке, спустя десятилетия всё еще жива и читается с интересом.
Айдеская прохлада была приложена к Собранию стихов Ходасевича, составленному мною в Ленинграде, в 1981-83 годах, и вышедшему в 1983 году в Париже, в издательстве La Presse Libre при газете Русская мысль, в ту пору лучшей русской газете мира. В основу очерка положен доклад, прочитанный мною 30 мая 1981 года в Ленинграде, в моей комнате в коммунальной квартире по адресу ул. Воинова (теперь Шпалерная) дом 7 кв. 20, приуроченный к 95-летаю со дня рождения поэта. (Было там читано еще несколько докладов других энтузиастов, так что получилось нечто вроде неофициальной конференции.)
Мой парижский двухтомник — первое комментированное издание Ходасевича. Сегодня он имеется во всех больших библиотеках мира, начиная с вашингтонской Библиотеки конгресса. В 1986 году мюнхенский журнал Страна и мир (его издавали Кронид Любарский и Борис Хазанов) назвал Айдесскую прохладу лучшим, что написано о Ходасевиче. Впрочем, написано к тому времени было мало. В том же году московский профессор Ю. И. Левин начал свою работу о Ходасевиче словами: «Ходасевич — белое пятно на карте отечественного литературоведенья. Несколькими проницательными статьями (А. Белого, В. Набокова, Ю. Колкера и др.) едва намечены контуры этой земли…» Айдеская прохлада послужила основой нескольким диссертациям. Ссылаются на нее по сей день.
Что побудило меня взяться за перо? До Айдеской прохлады я совершенно искренне не понимал, зачем люди пишут и читают прозу, когда есть стихи. Стихи составляли весь смысл моей жизни.
В ленинградском литературном полуподполье, куда десятки авторов были вытеснены бездарной и уже почти беззубой к этому времени советской властью, преобладала тяга к авангарду, я же, переболев авангардом в школьные годы, с молодости держался консервативной эстетики. Постоянные споры с поклонниками Хлебникова и обэриутов привели меня к необходимости выговорить мою эстетику. Писать манифест или общее рассуждение мне не хотелось. Это означало бы уподобиться моим противникам с их дешевым самовыпячиванием. С другой стороны, о Ходасевиче, драгоценнейшем для меня поэте XX века, я в ту пору знал мало. Знал наизусть Тяжелую лиру, которую переписал от руки в Публичной библиотеке, а затем отпечатал на машинке. Знал, что для большевиков Ходасевич почти так же ненавистен, как Гумилев, недаром его не издавали (но не знал, почему). И вот я решил углубить это поверхностное знание, заняться исследованием, собрать стихи и проследить судьбу Ходасевича, то есть написать не спекулятивное, а компилятивное сочинение, в котором мои эстетические убеждения предстали бы не в лоб, а косвенно, опосредовано, в связи со стихами любимого поэта.
В какой мере Айдесская прохлада устарела?
С момента написания в нее вносились только косметические поправки. Разумеется, на Айдесской прохладе лежит отпечаток времени: мрачного и безнадежного предперестроечного времени. Сейчас я написал бы иначе. Tempora mutantur et nos mutamur in ilis. Но это касается только стиля. Мое отношение к стихам Ходасевича — то же, что и тогда. При пересмотре статьи у меня не возникло потребности изменить хотя бы одно из высказанных прежде суждений.
Фактов о жизни Ходасевича с тех пор прибавилось (открылись архивы и границы), но споров вокруг его имени не стало меньше. По-прежнему одни считают его прекрасным поэтом, а другие (любители Есенина и Маяковского) сомневаются в том, что он поэт. С фактами я старался обращаться осторожно, понимая, что уточнения неизбежно придут.
Есть ли в статье прямые фактические ошибки? История учит, что они есть всегда, в любом сочинении, носящем характер исследования. Это и великих касается. Чтобы уточнить Ньютона, явился Эйнштейн. Я работал над статьей тщательно, и то главное, что вложил в нее, пока что, насколько я вижу, не выветрилось и вряд ли выветрится скоро.
Литературное сочинение — живой организм. Айдесская прохлада — именно литературное, а не литературоведческое сочинение. Ошибка думать, что сочинение о писателе можно считать научным. Наука бесстрастна, писателем же движет страсть, и писать бесстрастно о страсти значит выплескивать ребенка с мыльной пеной. Остроумнейшие формальные исследования литературы всегда однобоки, всегда обходят главное, словно боясь его. Современные литературоведы слишком часто не понимают литературы, видят в ней интеллектуальную игру, а не нравственный и духовный поиск. Они зря причисляют себя к ученым. «Наука делится на физику и коллекционирование марок», говорил Резерфорд. (Лучше бы: «на исследование и коллекционирование марок».) Литературоведы-архивисты делают важное дело, но они — коллекционеры. Дотошнейшие архивные изыскания всегда неполны. Литературоведы-теоретики — слишком часто обманывают себя и других. Всё действительно важное, что было ими сделано, они сделали как писатели, то есть вопреки их так называемой науке.
Отмечу и то, что Айдесская прохлада писалась в тяжелых условиях. С 1974-го по 1984-й год я добивался разрешения на эмиграцию, с 1980-го зарабатывал на хлеб оператором газовой котельной (кочегаром), жил на грани нищеты, к архивам доступа не имел; над этим первым для меня прозаическим сочинением я работал в полном одиночестве.
6 декабря 2003, Боремвуд, Хартфордшир
помещено в сеть 7 декабря 2003
